Сергей Нечаев - Три д'Артаньяна

В результате все закончилось тем, что в начале января 1650 года по приказанию кардинала Мазарини принц де Конде был заключен в тюрьму Венсеннского замка. Кардинал приказал арестовать также принца де Конти и герцога де Лонгвилля.

Только Мазарини мог нанести такой мгновенный и неожиданный удар. — Как мастерски накинули сеть: поймали разом льва, обезьяну и лисицу, — восхищенно заметил по этому поводу брат Людовика XIII Гастон Орлеанский, тоже претендовавший на французский трон.

Оставшиеся на свободе сторонники арестованных решили бороться за их освобождение. Так началась так называемая Фронда Принцев — ее виконт де Сегюр назвал «шутовской революцией». Эта фронда и в самом деле больше походила на перетасовку карт в колоде, в которой каждая масть только и делала, что враждовала между собой, заключая и разрывая союзы с другими мастями, что только усиливало чудовищную неразбериху.

В тюрьме три видных аристократа пробыли тринадцать месяцев, и в феврале 1651 года Мазарини вынужден был их освободить.

Освобожденный принц де Конде тут же встал во главе новой Фронды, объявив, что намеревается свергнуть Мазарини, стать у власти и даже обратить свои владения в независимое государство. Что касается королевы-матери и Людовика XIV, то он заявил: — Меня зовут Луи де Бурбон-Конде, и я не хочу потрясать корону.

Его ближайшим соратником стал его младший брат принц де Конти.

В сентябре 1651 года принц де Конде собрал на юге страны, в городе Бордо, дворянское ополчение, подчинил себе все южные провинции и стал готовить новый поход на Париж. Под его знамена встало немало французских аристократов, недовольных действиями правительства и лично кардинала Мазарини.

Кроме того, в ноябре того же года принц де Конде подписал с испанским королем Филиппом IV Мадридский мирный договор. На это решение принца повлияло обещание испанцев оказать ему военную и финансовую помощь.

Однако, пользуясь выражением кардинала де Реца, «провидению не угодно было благословить» планы принца.

Армия принца де Конде двинулась на Париж. Но городской гарнизон оказался начеку, и войска мятежного принца обнаружили перед собой запертые и охраняемые ворота. Сверх того, с неприятным изумлением они обнаружили, что со стороны Сен-Антуанского предместья на них движутся полки виконта де Тюренна, не скрывавшие своих враждебных намерений. Мушкетные залпы со стороны маршала подтвердили его намерения, и под стенами столицы завязался ожесточенный бой.

После нескольких часов отчаянной резни войска принца де Конде прижали к стенам Парижа; казалось, ему грозило неминуемое поражение. Путаница при этом была такая, что солдаты различных воюющих сторон могли отличать себя только по цвету шарфа (сторонники короля носили белые шарфы, сторонники принца — желтые, сторонники кардинала Мазарини — зеленые, кто-то носил на шляпах полоски белой бумаги, кто-то — соломинки). Воевавших на стороне де Конде испанцев хотя бы можно было отличить по униформе. Но тут вдруг заговорили пушки Бастилии…

Кто стрелял? В кого? Понять поначалу было невозможно. Лишь потом выяснилось, что это была помощь победителю при Рокруа. Но почему из Парижа, который он же и пытался взять штурмом?

Как говорят французы, в каждом деле ищите женщину, и в данном случае правота этой поговорки подтвердилась в полной мере. Это оказалась герцогиня Анна-Мария Орлеанская, или, как ее еще называли, «Великая Мадемуазель». Она была второй дочерью Гастона Орлеанского, брата короля Людовика XIII, и имела титул герцогини де Монпансье. Именно эта милая во всех отношениях дама и приказала коменданту Бастилии открыть огонь по королевским войскам. Тот подчинился, и герцогиня сама встала у одной из пушек, сама стала наводить ее и подносить огонь к запальному фитилю, торжествующе крича при каждом громовом ударе пушечного выстрела и потом восторженно следя за полетом ядра (во время этой беспорядочной пальбы, кстати сказать, был убит Паоло Манчини, любимый племянник кардинала Мазарини, которого тот готовился сделать своим наследником).

Но «Мадемуазель» не удовлетворилась этим. Она лично прибыла к Сент-Антуанским воротам и там не только склонила горожан впустить принца де Конде и его армию, но и умудрилась уговорить их стрелять по войскам защитника трона де Тюренна, пока последний солдат принца не войдет в город.

Это было чистейшей воды безумие, и после этого Париж уже оказался осажден войсками маршала де Тюренна. Положение в столице стало очень тяжелым; в ремесленных кварталах царил голод, и натерпевшийся за годы войны простой люд с ненавистью смотрел на богачей из Парламента — виновников бесконечной смуты.

По свидетельствам современников, в результате войны «опустошение дошло до такой крайней степени, что большинство оставшегося населения не только было доведено до необходимости питаться полусгнившей падалью, но затем и само стало пищей хищных зверей, — повсюду видели, как голодные волки разрывали и пожирали женщин и детей даже посреди дня и на глазах у всех».

Принц де Конде не любил Парламент, теперь он сам мечтал о короне и в поисках популярности заигрывал с простым народом. 4 июля он собрал членов Парламента и городских старшин на заседание в ратуше, вокруг которой собралась толпа солдат и ремесленников. Ничего не добившись от Парламента, принц покинул заседание, а толпа по условленному знаку принялась бросать в окна камни. Солдаты стреляли из мушкетов в тех, кто появлялся в дверях, потом среди пальбы и криков двери завалили дровами и подожгли. Объятые пламенем парламентарии выбрасывались из окон, их топтали ногами и добивали пиками.

Однако взрывной и гипертрофированно гордый Великий Конде оказался не самым удачливым диктатором. Он быстро восстановил против себя парижан, которые в конце концов осознали, что правление принца не лучше правления Анны Австрийской. Бесконечная смута научила людей ценить то, что они потеряли, — тот порядок, который поддерживала королевская власть, и народ, не способный к продолжительной ненависти, в конце концов обратился к наследнику престола с просьбой вернуться на трон.

В ноябре 1652 года королева-мать и юный Людовик XIV среди всеобщего ликования вступили в Париж. Уцелевшие члены мятежного Парламента смиренно приступили к своим обязанностям. Крестьяне и ремесленники вернулись к мирному труду, а солдаты, так и не понявшие, за что и против чего они только что проливали свою кровь, стали получать жалованье и перестали грабить. Все, как говорится, вернулось на круги своя. Причем монархия вышла из всех этих испытаний обновленной и окрепшей.

Мазарини, вернувшийся вместе с Анной Австрийской и Людовиком XIV, тогда сказал: — Беспорядки, когда они доходят до крайности, неизбежно ведут к утверждению абсолютной власти.