Максим Кустов - Реальная история штрафбатов и другие мифы о самых страшных моментах Великой Отечественной войны

— Что смотришь? Свое принял, и твое принял, и спасибо тебе сказал. Еще раз сказать?

— А я ничего вам не говорю, — сказал лейтенант.

— Пойдем, что ли, ужинать? — спросил Синцова усатый старший лейтенант.

— Успеешь, — отмахнулся от него лейтенант с перебитым носом. — Я с человеком разговариваю.

И, снова дохнув на Синцова водкой, спросил:

— Все понял или еще объяснить?

Синцов пожал плечами. Он не любил разговаривать с выпившими людьми.

— Могу больше объяснить, — сказал лейтенант с перебитым носом. — Приказ двести двадцать семь правильный, всегда скажу, что правильный. Когда я прошлым летом товарища трибунальца этой рукой бил, — при этих словах он выпростал далеко из полушубка чугунный кулак, — я на приказ двести двадцать семь надеялся, что в штрафбат кровь лить пошлют, а посадить не посадят. А бил за то, что раньше знакомы были. А подробней не объяснял. Сказал: пьян был! А пьян не был. Понял?

— Зачем вы все это рассказываете? — сказал молодой лейтенант.

— А что, — с вызовом спросил лейтенант с перебитым носом, — тут такие есть, при которых нельзя? Тогда прошу заявить. А почему выпил сегодня, тоже могу сказать». [5] Симонов К.М. Солдатами не рождаются //Живые и мертвые. Трилогия. Кн. II. — М.: Художественная литература, 1989

Писал Симонов и о том, как тыловой офицер мог за спекуляцию в штрафбат угодить: «— А скоро суд будет?

— Не знаю. Она не одна в деле. Еще трех спекулянтов забрали да мужа ее сегодня с поезда сняли. С мануфактурой. Он из Фрунзе сахар возил, отсюда — рис, а из Москвы — мануфактуру.

— Он правда майор? — спросила Таня, вспомнив свою первую вчерашнюю догадку, что, может быть, это тот самый сахарный майор, которого она видела в Москве. Ей даже хотелось, чтобы это был именно тот самый, чтобы, кроме него, таких людей больше не было на свете.

— Назывался майором, — сказал Малинин. — С ним долго говорить не будут. Петлицы сорвут, перед трибуналом поставят, высшую меру дадут, штрафбатом заменят — и давай воюй! А у этой стервы дети. А детей в детский дом брать придется. И придется им объяснять, где их мать и где их отец и почему мы их сиротами сделали… а не сделать нельзя…». [6] Симонов К.М. Солдатами не рождаются // Живые и мертвые. Трилогия. Кн. II. — М.: Художественная литература, 19 897

Писал и о том, как один политработник, презирающий другого, согласен был пойти в штрафбат, но при одном условии: «Левашов ответил не сразу. Сначала зло хмыкнул, как будто даже слово «знакомый» было ему против шерсти. Потом улыбнулся и сказал мечтательно:

— Такой знакомый, что я бы добровольно в штрафбат командиром взвода пошел, только бы мне товарища Бастрюкова под начало дали! Там бы он на своей диалектике от меня далеко не ушел. Там дело прямое!» [7] Там же.

Но, может быть, Константин Симонов, общепризнанный классик советской военной литературы, мог себе позволить то, что не могли другие авторы? Что позволено Юпитеру… Ему одному разрешали затрагивать «штрафную тему», а всем остальным цензура запрещала?

«Отправив Саенко встретить связистов, я иду на левый фланг. Кто-то говорил, что там действовали штрафники. Но штрафников уже нет, и никто ничего не знает о Никольском…

— Товарищ капитан, — спросил я, полностью овладев голосом, — левей нас штрафники действовали. Не слыхали, как у них? Где они сейчас?

— Штрафники? — Яценко щелкнул кнопкой планшетки, откинул ее за спину, снял с подножки сапог. — Слыхал, тряханули их немцы, — сказал он, блеснув глазами. — Так что многие искупили. А тебе, собственно, штрафники зачем? — И щурится на меня испытующе, знает еще что-то, но не говорит, ждет. — О дружке беспокоишься? Который спать здоров? Ладно уж, открою секрет, хотя и не положено. Не успел он попасть в штрафбат, легким испугом отделался. Победа! Все добрые! Небось уже своих догоняет». [8] Бакланов Г.Я. Пядь земли // Бакланов Г.Я. Избранные произведения в 2-х томах. Том 1. — М.: Художественная литература, 1979.

А это писал Григорий Бакланов в повести «Пядь земли». Друга главного героя победа от штрафбата спасла. Опубликована повесть была в 1959 году.

Писатель Юрий Бондарев, так же как Симонов и Бакланов, не знал о том, что тема штрафбатов «закрыта» на пятьдесят лет.

В его повести «Тишина» есть такой эпизод. Вернувшийся в Москву офицер-артиллерист встречает в ресторане своего командира, которого считает виноватым в разгроме подразделения: «Уваров поставил перед Сергеем рюмку, потянулся за графинчиком, добродушно морщась, но в то же время голубизна глаз стала жаркой, мутноватой, и по тому, как он внезапно захохотал и потянулся за графинчиком, угадывалось настороженное беспокойство в нем.

— Не пью, — проговорил Сергей, отодвинув рюмку.

— Да ты что? Трезвенник? Нич-чево не понимаю! — досадливо поразился Уваров. — Встречаются два фронтовика, один не пьет, другой обижается, у третьего печенки, селезенки. Что происходит с фронтовиками? — Он накрыл своей ладонью руку Сергея, спросил с доверительным простодушием: — Может, перехватил уже. Давно здесь веселишься?

— Брось, Уваров! Ты все помнишь! — сухо произнес Сергей и высвободил руку из горячей тесноты его ладони.

Уваров с судорожной усмешкой спросил медлительно:

— Ты пьян?

— Помнишь, на станинах лежал Василенко, когда я со взводом вытаскивал орудия из окружения? Помнишь?

— Ты пьян, — через зубы выговорил Уваров и, оглядываясь, крикнул зычно: — Метрдотель, подойдите ко мне!

Он встал, застегивая китель.

За соседними столиками посмотрели в их сторону Сергей твердо сказал:

— Если ты позовешь метрдотеля, я выйду на эстраду и скажу, что ты убийца. Я это сделаю.

— Ты что? — злым шепотом спросил Уваров, снова тяжело садясь. — Будешь вспоминать Жуковцы? Будешь перечислять фамилии убитых?

Обвинять меня? Нет, милый, надо обвинять войну. Так ты можешь обвинить половину строевых офицеров, в том числе и себя. У тебя гибли солдаты? А? Гибли?

— В одну могилу врагов и друзей не положишь, — сказал Сергей с трудом.

— Братской могилы не получится. — Он глубоко затянулся дымом, чтобы перевести дыхание, договорил отчетливее: — Ты сам взялся поставить батарею на прямую наводку, не зная, где немцы. Когда Василенко сказал тебе в глаза, что ты дуб и ни хрена не смыслишь, ты пригрозил ему трибуналом…

— Не было этого! Вранье!

— Вспомни еще — утром танки окружили Жуковцы и прямой наводкой расстреляли людей и орудия. Всех — двадцать семь человек и четыре орудия. Но Василенко даже в болоте стрелял. А ты притворился больным и как последняя шкура просидел сутки в блиндаже. Бросил людей… А потом? Все свалил на Василенко — под трибунал его! Мол, он командир первого взвода, погубил батарею. В штрафной его! Ты, конечно, знаешь, что Василенко погиб в штрафном.