Борис Владимиров - Комдив. От Синявинских высот до Эльбы

Как дивизия, так и бригада немедленно приступили к укреплению оборонительного рубежа, проводили санобработку личного состава, ремонт оружия, техники, обмундирования и обуви. Противник, надломленный продолжительными боями, вел себя тихо.

Нашу бригаду часто посещал командир корпуса Николай Александрович Гаген и подолгу оставался у нас, помогая организовывать боевую подготовку. Особое внимание он обращал на обкатку танками бойцов, сидящих в траншее.

Здесь хотелось бы вернуться назад и остановиться на наших взаимоотношениях с командиром корпуса, рассказать немного о нем.

Когда в марте бригада прибыла из Сибири в район г. Волхова, мы с комиссаром бригады Б. М. Луполовером явились к H. A. Гагену с докладом. Он нас подробно расспросил о боеспособности бригады. Несколько раз он сам бывал в частях на занятиях и учениях, чтобы лично убедиться в правильности информации. Проверки проходили без существенных замечаний.

Ко мне вначале, как мне казалось, он относился с изрядной долей неприязни и недоверия. Я объяснял это тем, что Гагена беспокоил вопрос, справлюсь ли я с бригадой, не имея еще опыта участия в боевых действиях в этой войне. Когда соединения корпуса совершали марш к линии фронта по бездорожью и глубокому снегу, генерал Гаген, контролируя каждую ночь передвижение частей корпуса, несколько раз обрушивался на меня, недовольный тем, что части бригады растягивались на марше. В целях маскировки от разведки противника с воздуха соединения корпуса двигались только в ночное время и до наступления рассвета должны были успеть выйти в район дневного привала в густой лес. Бригада с трудом, но все-таки успевала сосредоточиться в указанном нам районе. Опасаясь, что части бригады не успеют затемно выйти в назначенный район дневного привала, генерал Гаген, подогреваемый офицером Генерального штаба полковником Васильевым, человеком по натуре склочным, нервничал и все чаще допускал окрики и оскорбления в мой адрес. За 20-летнюю службу в армии я не имел ни одного замечания и к такому обращению не привык. Да и сам Гаген по натуре не был грубым человеком. Как-то раз на КП комкора я докладывал командиру корпуса о состоянии бригады и выходе в назначенный мне район дневки. При этом присутствовал полковник Васильев, который всюду, как тень, сопровождал генерала Гагена. По какой-то пустяковой причине Гаген обрушился на меня с грубой бранью, не сдерживаясь в выражениях. На этот раз я не выдержал и резко ответил, что старший начальник имеет право наказывать и отдавать подчиненных под суд за провинность, но права оскорблять человека никому не дано, тем более когда для этого нет причин. Меня поддержал комиссар бригады Б. Луполовер.

После этого случая мы ни разу не слышали от Гагена не только грубости, но даже повышенного тона. По всей вероятности, генерал понял, что перед ним офицеры, умеющие за себя постоять.

Когда надо было докладывать о выполнении боевой задачи или о сложившейся обстановке в ходе боя, я чаще всего вызывал к телефону начальника штаба корпуса полковника Кудрявцева, всегда спокойного и тактичного, и докладывал ему. Генерал Гаген во время боевых действий несколько раз бывал в бригаде, хотя добираться до нас по болотам и под огнем противника было непросто. Мне импонировала его смелость, требовательность к себе и подчиненным и чувство огромной ответственности за порученное дело.

Помню, когда части бригады вырвались вперед других частей корпуса и, форсировав реку Тигоду на участке Липовик — Дубовик, разгромили батальон противника и перехватили единственную дорогу противника на этом участке, я доложил об этом полковнику Кудрявцеву. Через несколько минут меня вызвал к телефону Гаген и, выслушав мой доклад, спросил, почему я сразу не доложил лично ему.

— Поймите, — сказал Гаген, — мне мало только знать, что делается в полосе наступления бригады, я еще хочу слышать ваш голос.

Это было сказано с большой теплотой. Командир корпуса поблагодарил нас за службу и приказал объявить от его имени благодарность всему личному составу бригады. Он несколько раз упомянул майора Назарова, который первым с батальоном форсировал реку Тигоду.

После этого от прежней натянутости не осталось и следа. В дальнейшем наши отношения строились только на большом взаимном уважении и доверии. После моего ранения, находясь в медсанроте бригады, я получил письмо от генерала Гагена. Привожу здесь его полностью:

«Дорогой Борис Александрович!

В Вашем хозяйстве все в порядке. Назаров (командир батальона, вернувшийся после ранения в бригаду и форсировавший с батальоном реку Тигоду) на месте. В районе КП тихо, меры все приняты, закрепляются. Побили фрицев здорово, они не ожидали. В непосредственной близости от КП около 60 убитых, 3 пленных. Взято 7 раций, 6 пулеметов, 1 миномет, винтовок несколько десятков. Подбито два танка, один сгорел. Сбор оружия продолжается. По документам, действовала диверсионная банда: 1, 2, 3 роты 162 ПП, 6 и 5 роты 45 ПП, 4 рота 185 ПП и 9 артбатарея 21 АП.

Еще раз желаю здоровья и скорейшего излечения. Если что надо, без стеснения сообщите мне, я буду рад Вам помочь. Жму Вашу руку. Привет с лучшими пожеланиями Давыдову и Воронину (это командир танкбата и его начштаба, которые были ранены одновременно со мной). Уважающий Вас Гаген Н.».

В конце письма была приписка комиссара корпуса полковника А. Лопатенко:

«Добрый день, товарищ Владимиров!

Искренне сожалею о том, что Вы получили ранение. От всего сердца желаю Вам скорейшего выздоровления и возвращения к нам. Будем Вас ждать так же, как и товарищей Давыдова и Воронина, скорее в строй. Не стесняйтесь, напишите, чем Вам нужно помочь. Помощь окажем. Ваша бригада дерется геройски. А. Лопатенко».

На следующий день после того, как я получил это письмо, в медсанбат верхом, весь в грязи, приехал проведать меня сам Гаген. Он привез мне в подарок две бутылки трофейного французского коньяка. Я был удивлен и тронут вниманием ко мне в такое трудное, горячее время.

Бывая у нас в бригаде, генерал Гаген любил рассказывать о своем прошлом, о службе в царской армии, и его всегда с интересом слушали. В империалистическую войну H. A. Гаген в звании офицера воевал на русско-германском фронте, где был отравлен удушливыми газами. Последствия этого чувствовались и теперь: он часто тяжело и с надрывом кашлял. Пройдя всю Гражданскую войну, мирную учебу, Николай Александрович с первых дней Великой Отечественной войны принял участие в боях, командуя стрелковой дивизией, которая за успехи в боевых действиях была переименована в «гвардейскую». Затем он был назначен командиром 4-го гвардейского корпуса, в состав которого вошла бывшая его 3-я гвардейская стрелковая дивизия.