Леонид Фиалковский - Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

Он быстро последовал вдоль строя и, тыча ладонью в грудь каждого, выкрикивал:

— Ты, Кухленко, ты, Бяширов, ты, Завгородний, мать твою так, командир! — он подошел к нему вплотную, взял его за загрудок, подтянул его лицо почти вплотную к своему и произнес: — Подлец ты, Завгородний! В такое время, будучи дежурным, так налакаться и дать напиться роте. Разжалую! Под суд военного трибунала пойдешь! — и оттолкнул его от себя.

— Отстраняю вас от дежурства. Принять дежурство старшему лейтенанту Дьякову. И тебя такая участь ждет, Наумов!

— Я ничего, какую-то малость.

— Молчать! Вести машины надо, а вы не в состоянии. Немец наступает. В плен немцу решили сдаться?! Лукьянов напоил всех, чтобы вывести роту из строя. И он вывел роту из строя, чтобы враг захватил нас, как ягнят. Изменник! — бросил он Лукьянову и вновь повернулся к строю: — Данной мне властью я приговариваю Лукьянова за вывод личного состава роты из строя перед наступающим врагом к расстрелу.

Вытащил пистолет из кобуры правой рукой, взял Лукьянова левой рукой за ворот и повел его от строя в одно из разветвлений оврага в кустарник. Хромая, неуклюже, Лукьянов следовал покорно, спотыкаясь, вперед, подталкиваемый командиром. Через какое-то время раздались два выстрела в кустах, и вернулся к строю командир, пытаясь на ходу и перед строем попасть пистолетом в кобуру. Но ему это не удавалось, видно, волновался. Потом сдвинул кобуру на живот, положил в нее пистолет. Всех это вмиг отрезвило, до людей стала доходить вся серьезность ситуации.

— Каждого ждет участь Лукьянова, если позволит подобное. Всех, кто не в состоянии подойти и сесть в машину, — оставить на месте, не брать их с собой. Пусть немец с ними потолкует. Комиссару, командиру автороты и врачу проверить водителей и выявить, кто в состоянии вести машину. Пьяных отстранить от вождения.

Мне приказал идти к Лукьянову. Пошел в кустарник и увидел Лукьянова, лежащего ничком, тело его содрогалось от всхлипываний. Осмотрел его. Ран не было. Штаны были мокрые от страха или еще с ночи. Он пытался что-то сказать, но не смог: челюсти стучали, тело дрожало, в голос рыдал. Командир, конечно, стрелял в воздух.

Кладовщиком вместо него тут же был назначен Мезенцев. Продовольственную машину, в которой хранился спирт, закрыли на замок, и ключ забрал комиссар. К машине выставили часового. Мне пришлось немало человек отрезвлять нашатырным спиртом.

Враг нас обошел справа и далеко продвинулся на северо-восток к Волге, Сталинграду. Мы оказались в мешке или в окружении. Части нашей бригады были где-то южнее нас, по-видимому, еще в Зетах. Командир убыл в штаб бригады. Все были до крайности напряжены, издерганы. Обстановку не знали. Многих мучило раскаяние и стыд за повальную пьянку. Распределили водителей по машинам, некоторых отстранили. Трезвых водителей не хватало. К некоторым машинам прикрепили водителями командиров, автотехников. Назначили порядок следования в походной колонне. Пока мы все стояли на месте в ожидании команды.

Приехал командир и приказал срочно вытягивать машины для следования к новому месту расположения. Рота вытянулась в походную колонну, и машины двинулись в путь на север. Опять пыль, бескрайняя степь. Потрескавшаяся от жары земля, не знавшая последнее время ни единого дождика.

К вечеру рота прибыла и разместилась в поселке Блинников. Туда подтягивались остатки складов бригады и ряд машин из других подразделений. Рота технического обеспечения, замыкающее подразделение бригады, шла впереди, вернее, отступала, убегала первой. И куда? От наступавшего противника к прорвавшемуся противнику… А где он, прорвавшийся? Есть ли пути отхода и куда? Все были в недоумении. Не отошли еще от прошлой ночи. Людей занимали вопросы ночного взрыва и пожара. Большинство сходилось во мнении, что это дело вражеских рук. Диверсия.

Спал на носилках. Стояли на земле под машиной. Шофер спал в кабине. Подзастыл. Ночи стали прохладными, много росы. Что сулит нам новый день? Ко мне подошел старшина Николаев, поздоровался, подал руку и доверительно сказал:

— Дело есть, доктор, отойдемте в сторону. Спирт весь опечатали, и мне приказано отвезти его сейчас же после завтрака и сдать в роту управления. Там находится часть бригадного склада. Я успел отлить одну канистру и прошу вас взять ее на хранение к себе. Пусть у нас будет свой «НЗ».

— Где же я буду ее хранить? Мое имущество находится в открытой бортовой машине. Сидеть возле нее не смогу я.

— Мне некому доверить, разопьют, сволочи. Возьмите, пока я буду отвозить спирт в бригаду. Приеду и заберу. Прошу сделать это. Надо, понимаете, надо немного сохранить для себя. Я все думал, куда девать канистру, и ничего другого не придумал.

— Может, в какую-то летучку поставить. К Саркисяну или Дьякову?

— Хрен увидишь потом, не отдадут, и баста. Принесу вам, поставьте к своему имуществу, никто и не догадается. Подумают, что бензин.

— Несите, что поделаешь.

И он принес для хранения канистру спирта, которую поставил на машину к другим канистрам с бензином. Не перепутать бы. Чтоб случайно не залили, сделал заметку на канистре — к ручке привязал кусок бинта.

С утра стали разыскивать красноармейца Вернигору и еще одного ремонтника, по фамилии Кихтенко. Поднял этот вопрос уполномоченный особого отдела старший лейтенант Китайчик. Когда стали уточнять, то выяснилось, что их не видели еще с утра вчерашнего дня, после злополучной пьянки и пожара. Вернигора примелькался в роте за последние две недели своими не совсем здоровыми разговорами, а иногда и просто вражескими. Очень активен он был позапрошлой ночью. Как-то втерся в доверие к Лукьянову, добился доступа к спирту и старался всех споить. Кихтенко был незаметным, работящим, исполнительным красноармейцем, лет за сорок. Семья его была в оккупации где-то на Волыни. Вернигора и Кихтенко как-то сдружились, вернее, первый подчинил второго. Жили и спали вместе. Сослуживцы по ремонтному взводу, которые чаще других соприкасались с ними, высказали предположение, что они ушли к немцам. Стали вспоминать, что Вернигора вел разговоры о переходе линии фронта и о возвращении в родные места. Это было, когда враг разбрасывал листовки и в другое время. На возмущения окружающих отделывался шуткой, мол, хотел испытать их, или говорил, что раздумывает вслух для себя, как сохранить свою жизнь для семьи, родных. Этим рассчитывал воздействовать и на других.

После беседы стало известно, что Вернигора попал в роту не во время формирования бригады, а пристал в пути следования на фронт после Мариновки. Никто из штаба бригады его к нам в роту не направлял. Он пристал по подложным документам, стал на довольствие и, не очень таясь, вел вражескую пропаганду. Это был вражеский лазутчик. За ним органы следили, выясняли эту личность и должны были его разоблачить, но он опередил и исчез, потянув за собой только одного красноармейца. Остальных склонить на свою сторону ему не удалось. Не сомневались, что взрывы и пожар дело его рук. Весь день только и слышны были негодующие разговоры по этому случаю. Выступал и командир. Призывал всех быть бдительными, особенно коммунистов и комсомольцев.