Леонид Фиалковский - Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

К вечеру роту передислоцировали в новый район, ближе к расположению бригады, в поселок Рыбачий. Расположились на окраине возле речки.

Ночью и под утро прохладно. Дом наш — кузов машины, крыша — голубое небо. Повседневная трехразовая привязанность к полевой кухне. И специфическая работа, исходя из обстановки.

Поселок Рыбачий набит войсками, и где-то тут остальные подразделения бригады. В нашем расположении — старая, запущенная кузница, сараи, несколько навесов, изгороди, где когда-то пребывал скот. Под навесами развертывали ремонтные мастерские.

От начальника обозно-вещевой службы узнал, что бригада сегодня моется в поселковой бане и наше время после обеда. Поспешил в медсанвзвод за перевязочным материалом. Начальника аптеки не застал. Хотелось увидеть Майю, но в медсанвзводе и ее не оказалось. Одолжил у санинструктора Иванова десяток бинтов для бани и собрался к себе. Встретил Ложкину и Панченко. Поздоровались.

— Мы уже знаем, что вы благополучно переправились, и рады вас видеть, — сказала Ложкина.

— Спасибо. И я рад вас видеть в добром здравии. Из медиков наших все живы? — спросил я.

— После гибели бригврача Раппопорта и Люды был еще ранен военфельдшер 2-го танкового батальона. Легкое осколочное ранение в мышцы плеча. Остальные все пока живы. Нет нового бригврача. Гасанчик мотается и злится. Ему достается. Очень нервничает, вспыльчивый.

— Долго здесь будем? — спросил я.

— Как только танки прибудут — сразу опять за Волгу бросят. Может, и со дня на день.

— Хотел получить перевязочный материал и медикаменты, а Шепшелева нет.

— Скоро будет. И Майя скоро будет, — лукаво добавила Ложкина.

— Ее я пока не искал. А где она?

— В роте управления. Командир роты заболел, ее Гомельский пригласил, а возможно, в штаб к Максимову зашла. Найдите ее, а то прозеваете. Украдут.

Я не нашелся, что ответить. Пока раздумывал, она помахала рукой и обратилась к Панченко:

— Зайдете ко мне?

— Спасибо. Мне к себе надо. Мои люди мыться должны. До встречи, — и молчавшая до сих пор Панченко обратилась ко мне: — Проводите меня. Шепшелев только ушел в штаб. Это надолго. Медикаменты получите завтра, перевязку на баню могу вам дать.

— Идемте. Провожу, — и после непродолжительного молчания спросил: — Чего такая грустная? Случилось что?

— Чему радоваться? Кругом кровь и смерть. А нам, женщинам, очень трудно, вдвойне труднее в вашем окружении.

— Что вы! Столько внимания, обожания. Вас так мало.

— Тошнит от этого обожания. Оно до того момента, пока не добьется своего, а потом может и «здрасьте» не сказать.

— Вам это не грозит. Если не ошибаюсь, опекающий вас рыцарь в обиду не даст.

— Опекает и в обиду дает.

— Вот уж не думал.

— В этих условиях нам, женщинам, быть одной очень трудно. Какие бы мы ни были, а от вашего брата отбоя нет. Значит, разумно быть с одним и прикрыться им от всех остальных.

— Вы так и поступили?

— Я так и поступила. Не скрываю. Да и скрывать нельзя. Все должны знать об этом, чтобы не вязались. Но щит, признаюсь, выбрала я неудачный. Ваш Ленечка большой ребенок и нахаленок, обижает меня. Интеллигентности мало и умом не блещет. Не может, вернее, не способен в силу своей воспитанности оценить мое расположение к нему. Идти в другие руки не хочется. Посмотрю, как будет дальше.

— Жаль, что у вас так. Но если жизнь дает даже маленький кусочек радости в этой обстановке — надо быть очень благодарным. А тем более расположение, привязанность, а может быть и любовь, то это сверхсчастье, и не ценить нельзя.

— Какая тут любовь? Хочется надеяться, но это пустое. Жизнь ничего не стоит в этой обстановке. Сколько их было погублено! Вы же знаете. И мы могли ее лишиться. И мне, как каждой женщине, хочется любви, преданности. Особенно важно в этих условиях. И умереть не страшно тогда, а может быть, и очень страшно, ибо жалко терять то хорошее, что есть. Чего я с вами разболталась. Не удивляет моя откровенность?

— Я тронут доверием.

— Просто мне, дурной, несчастной бабе, нужно было разговориться, душу излить. Леня о вас очень хорошо думает и говорит. Вот я и разоткровенничалась.

— Вы сказали — несчастной бабе. Может, оно совсем не так. Не изменяет же вам Леня. Да и молод он, опыта нет.

— С кем ему изменять мне? С танком или деревом? Да, молод, и в этом моя беда. А ну его! Как ваши дела? Были разговоры, что командир вас вычеркнул из списка, в который первоначально включил для правительственной награды после разъезда. Что натворили, чем не угодили?

— Да пустяк. Запретил жарить картошку с мясом для него и некоторых угодников из солдатского пайка.

— Зачем вам это надо было?

— Не знаю. Так получилось.

— Ну и дурак.

— Кто, командир?

— Нет, извините, вы.

— Согласен, знаю, каков есть.

— Меня представил мой командир к ордену «Красная Звезда», а Леонида к медали «За боевые заслуги». А главное, что мы живы остались, пока живы.

После небольшой паузы продолжала:

— Знаете, завидую Зойке Ложкиной. У нее по-настоящему.

— В каком смысле?

— В прямом. Садовский относится к ней, как к жене. Об этом все знают, и не упрекнешь ее. Счастливая она. Повезло ей.

— Что сошлась с командиром бригады?

— Что у них настоящая дружба, а может быть, и больше. Он не обидит ее, и она в этом уверена, — и быстро переключилась на другую тему: — Вы неравнодушны к Майе. Об этом тоже знают в медсанвзводе, но вам надеяться не на что.

— Так думают в медсанвзводе?

— Так думаю я. Она хорошая, может быть, очень хорошая. Красивая, умная. Святоша. К ней подбирается Максимов, а он фигура. У него опыт, и ей не устоять. У него семья, она понимает, что это на время. На будущее никто рассчитывать не может.

Потом добавила:

— А вы не отступайте. Кто знает, что нас ждет.

— Спасибо за совет и вообще за откровенность. Не пойму даже, чем я вызвал такое расположение, очень тронут.

— Есть такая потребность в человеке, внутренняя, высказаться, поделиться своей ношей, особенно тяжелой, и как-то легче делается. И мне легче стало. Вот наше расположение. Заходите. Мы будем очень рады.

— Зайду, спасибо, Лене привет. А сейчас бегу к себе. До встречи!

И я направился в роту.

Всем уже было известно, что из штаба бригады прибыло распоряжение с указанием времени помывки людей в поселковой бане с дезинсекцией обмундирования. Время для нашей роты после обеда. Это известие всех очень обрадовало.

Старшина Николаев объявил, что всем выдаст новое белье и обмундирование. Более одной трети личного состава роты осталось навечно на правом берегу Волги, и запасы обмундирования и белья, видно, сохранились. Белье меняли во время отступления между боями, без помывки личного состава. Мылись во встречавшихся по пути речушках, мылись и купались в Волге на острове Сарпинском. Но в бане, как таковой, мыться не пришлось за последние полтора месяца. Предстояло приятное, какое-то домашнее событие, в ожидании которого были направлены мысли и поступки людей.