Леонид Фиалковский - Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

После обеда зашел к своим знакомым. Предупредил накануне Манько, что старшина «Крошка» знает, где находится этот дом, и в случае чего можно послать его за мной. Во дворе и в доме было полно новых военных из другой части. В сенях сложены минометы, ящики с боеприпасами, пирамидой стояли винтовки.

— У нас уже новые стоят, — встретила меня Люба, — а койка будет для тебя. Мама предупредила, что тут доктор стоит и спал прошлые ночи.

— Спасибо.

— Нагоняя не было?

— Нет, все обошлось. Я пойду. Буду вечером или раньше, если смогу.

— Уже скоро вечер, темнеет, — сказала Люба.

— Это маме, вам, — я выложил из вещмешка булку хлеба, консервы, несколько пачек концентратов, сахар и соль — все что удалось раздобыть у сослуживцев, — мама где?

— В конец деревни ушла, к знакомым. Скоро будет. Не уходи.

— Надо пробу с ужина снять и узнать о планах на ночь. Постараюсь скоро освободиться и приду, — и я ушел.

Во время ужина командир объявил, что ремонтники будут работать всю ночь. К утру нужно отремонтировать все машины подразделений и отправить им. Приказал многим специалистам других отделений и взводов помочь ремонтникам. Решил идти ночевать к знакомым. Ни у кого не отпрашивался. Предупредил старшину «Крошку», что буду ночевать там же, где и прошлую ночь. Вспомнил, что у меня далеко не свежее белье, и один черт знает, что в нем водится. Накануне не успел переодеться, не ожидал, что попаду в такую ситуацию. Пошел к старшине и сказал ему, что мне нужно надеть чистое белье.

— Прямо сейчас?

— Да, сейчас.

— Где-то лежит в мешках, кто его там найдет.

— Нужно, товарищ старшина.

— Не под венец ли собираетесь?

— Все может быть.

— По такому случаю пошли искать, — сказал он, почесав затылок. Зашел за перегородку, где лежало имущество хозвзвода. Достал мешок и вытащил чистое теплое белье.

— А простое белье?

— Где тут найдешь, хватит одного теплого.

Я тут же в амбаре переоделся, дрожа от холода. Старое сдал ему.

— А меня возьмете с собой?

— Некуда, там полно людей. Меня в кровать к себе положили. Спал с ними, поэтому и белье решил надеть новое, вернее чистое. Хотя и переспал в сомнительном.

— Во даешь, доктор! С мамой рядом или с дочкой спали?

— С мамой.

— Ну, а меня к дочке. Пойдет?

Я стоял в замешательстве. Шутит он или настаивает всерьез? Куда же его положить? Думаю, что в кровать исключено. Да и меня уже не положат. Сказали, что койка для меня.

— Некуда, товарищ старшина, не обижайтесь, не могу я туда взять вас.

— Ладно, жадина, пользуйтесь, пока повезло.

Я опять пошел к моим знакомым. Заканчивался ужин у них. Хозяйка пригласила меня к столу, но я отказался, сказал, что уже поужинал. Патефон в этот вечер не заводили.

Вся комната была забита людьми. Стали вповалку укладываться на полу.

Хозяйка отвернула одеяло на железной койке, постелила на матрац простыню, положила подушку и предложила мне располагаться на ночлег. Разделся до белья и залез под одеяло. Сетка и матрац со скрипом провисли под моей тяжестью. Закончив свои дела в подсобной кухне в сенях, мама с Любой зашли в дом. Кто-то из них прикрутил фитиль лампы, и они улеглись спать на своей и мне знакомой по прошлой ночи кровати.

Сон стал быстро брать уставших от ратных дел, отогревшихся в натопленной хате людей, основную часть суток пребывавших на морозе. Многие уже храпели. Меня сон не брал. Разные мысли лезли в голову…

Переступая через спавших на полу людей, пришла ко мне Люба и залезла под одеяло.

— Побуду с тобою немного, — проговорила она шепотом и прильнула ко мне.

Сетка кровати со страшным скрипом еще больше провалилась под нами, и Люба почти полностью скатилась на меня. При малейшем движении кровать скрипела, и мы не смели шевельнуться.

Впервые в жизни лежал я с девушкой вот так в постели, да еще в такой невообразимой обстановке. Время шло, а мы продолжали тихо лежать в обнимку. Новые завязки от двух пар кальсон больно врезались в нижнюю треть голеней, видно, туго завязал их, и так же впились узлами в кожу на животе завязки ширинки от тяжести Любиного тела. Боясь скрипа, я не решался их развязать. Боль в ногах становилась невыносимой, она заняла доминирующее положение в этой ситуации, все мысли были о том, как их развязать. Уже пренебрегая скрипом, подтянул попеременно одну за другой ноги и с большим трудом развязал завязки. Как легко стало ногам и на душе, хотя и был придавлен телом Любы. После всего стало доходить до меня, что уже пора как-то заняться любовью. Сильнее обнял ее, прижал к себе, поцеловал в глаза, лоб, волосы. Пытался удобнее лечь, и сетка, в который уже раз, предательски заскрипела. Мы были не одни в комнате и в то же время одни. Понимал, что никому до нас никакого дела нет, и в то же время казалось, что все настороженно прислушиваются к нам. Наверняка все уже спали: вокруг раздавались храп, посапывание, стоны мертвецки спавших людей. Но мать, думалось, не могла спать, и ожидал, что вот-вот потащит из постели Любу и учинит при этом скандал. Не знаю, сколько времени одолевали бы меня колебания и домыслы, и пролежали бы неподвижно, пока Люба не стала проявлять себя в постели опытной хозяйкой, а я вынужден был оставаться робким квартирантом. Она со знанием дела помогла мне проявить себя, и я старался оправдать ее усилия все же под давлением сдерживающей окружающей обстановки. Я стал понимать, что эту науку она уже хорошо постигла до меня. Не знаю, насколько правильно я себя вел, хорошо ли все получилось — спросить не хватило духа.

Впервые со мной произошло что-то необычное и важное в жизни, что должно было когда-то случиться между мужчиной и женщиной. Еще долго без слов и движений лежали в обнимку среди храпа и стонов спящих вокруг людей. Голова ее лежала у меня на груди, шее. В какой-то миг она выскользнула из моих объятий и ушла в постель к маме. До утра не мог уснуть — сон не приходил, оценивал происшедшее. Видно, и не вздремнул. Может, и спал, и все это было во сне. Но нет. Все-таки что-то произошло. И это любовь? Ничего возвышенного, романтического не оказалось. Что-то воровское, нечистое, даже постыдное. Только в романах пишут о любви, хотя что я об этом знаю… Можно ли судить по одному случаю? А отношения между доктором Ложкиной и комбригом? Это была любовь? Может быть. А почти безотказное поведение Шуры? Как-то говорила, что ей жаль мальчиков. Или личная ненасытность? Все это далеко от любви. У Любы что-то общее с ней. Какая-то подспудная мысль подсказывает, что пойдет таким же путем. Если говорить о любви, то, по-видимому, нужно привыкнуть, привязаться, почувствовать, что не можешь жить друг без друга, а все остальное получилось бы само собой, как «венец отношений между мужчиной и женщиной», как я где-то вычитал. Вот это, должно быть, и есть любовь. С Майей у меня это не произошло бы так сразу. Да и мысли у меня такой не было.