Леонид Фиалковский - Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

Сюда дошли слухи о гибели женщины-врача из нашего медсанвзвода, но кто из них погиб — установить мне не удалось. Это случилось рано утром в начале нашего наступления от прямого попадания мины. Ее разнесло в клочья.

Жаль потерять любого из моих коллег. Но почему-то не хотелось, чтоб это была Майя. Только не Майя! Она должна остаться в живых. Что-то оторвалось бы от меня, если бы погибла она.

Приехал подполковник Иванов, и от него узнали о гибели санинструктора Ладны. Шла на рассвете от Максимова (их отношения не были секретом) в медсанвзвод, и по пути разорвалась единственная мина в этом районе — прямое случайное попадание. Останки ее похоронили в братской могиле на окраине станции Воропоново.

Продолжалось бессмысленное побоище. Вражеские войска были обречены. Гибли от холода, голода, болезней. За попытку сдаться в плен их расстреливали свои же. Гибли и наши воины, жизнь которых можно было бы сохранить, если бы выждали с разгромом «котла» хотя бы одну-две недели. (В боях за ликвидацию вражеской группировки в «котле» погибло 287 человек только нашей бригады.) У командования на этот счет были другие соображения.

Подполковник Иванов приказал мне остаться. Медсанвзвод расположился почти на открытой местности в лощине.

Растянули две палатки: перевязочную и приемно-эвакуационную. Печка топилась только в перевязочной. Мало было дров.

Привезли раненых, и все окунулись в работу. Гасан-Заде сказал мне, что первым рейсом повезу раненых в медсанбат, расположенный в Старо-Дубовке.

Вышла Майя из перевязочной в ватнике, в валенках, в шапке-ушанке. Халат окровавленный спереди и на рукавах, спросила, как я. Сказал, что еле пережил, когда узнал, что кто-то погиб из женщин-медиков. Что только не передумал. Рад видеть ее живой. Она как-то очень пристально и долго с грустной улыбкой уставилась в меня и проговорила: «Спасибо, спасибо, друг мой, рада и тебя увидеть, — потом добавила: — Меня там ждут», — и убежала в перевязочную. Гасан-Заде подогнал санитарную и грузовую машину, крытую тентом, и дал команду грузить раненых. Мне передал карточки передового района на всех раненых и обмороженных.

Нам сообщили, что наконец овладели станцией Воропоново и пошли на Садовое. Это было под вечер. В это время я выехал с ранеными на Песчанку, затем свернул на Старо-Дубовку, где и сдал раненых. Здесь узнал, что утром был наш бригврач Джатиев, но не остался, и его увезли в госпиталь в Бекетовку. Поэтому, возможно, не возвратилась санитарная машина и Нина. К полуночи вернулся с двумя машинами в медсанвзвод. Нас ждала еще большая группа раненых, и мне предложили их отвезти в медсанбат в ту же Старо-Дубовку. Поехал вторым рейсом. Очень хотелось спать, с трудом старался бодрствовать и отвлекать водителя от сна. На исходе ночи вернулись в медсанвзвод. В приемно-эвакуационной находилось несколько раненых. Поток их к утру уменьшился. Доложил о прибытии и с водителем в кабине санитарной машины, притулившись друг к другу, заснули.

Мы заснули в машине с водителем и окоченели. Он раньше проснулся, вскочил, размялся. Меня ему было жаль будить, но потом сообразил, что могу замерзнуть и не проснуться, и поднял тревогу. Сообразил вовремя, ибо я, видно, был на грани замерзания. Вокруг меня оказались Майя, Гасан-Заде, Гомельский, Шепшелев. Они-то меня и тормошили, вытянули из машины и пытались поставить на ноги, но я не мог стоять, опускался на землю. Взяли меня под мышки и понесли в перевязочную палату. Сняли шинель, валенки, шапку, уложили на носилки и стали ломать руки и ноги в суставах, мяли мышцы, растирали тело через одежду. Шепшелев лил в горло разбавленный спирт. Опять теплынь стала разливаться по всему телу. Доходило, правда, смутно еще, что со мной что-то случилось. Меня заставляли пить горячий сладкий чай. Я все уже понимал, что со мной происходило, но говорить еще не мог. Мне было легко, тепло. Потрескивали дрова в железной печке. Снаружи палатки мело, завывал со свистом ветер. Эти звуки и воспринимались остывавшим мозгом знакомой мелодией.

Доктор Майя все спрашивала, как я себя чувствую. Я пожал ей руку, кивнул утвердительно головой, но слова почему-то не получались. Все вышли из палатки. Остался возле меня Гомельский. Стал рассказывать, что под утро приехала Нина. Больше суток задержала санитарную машину. Джатиева привезла в Бекетовку и положила в хирургический полевой подвижной госпиталь. Вчера еще ему удалили пулю.

Нина всем говорила, что она оказалась немецкой. Какая-то диверсионная группа, действующая в нашем тылу, обстреляла машину и ранила бригврача. Диверсанты так диверсанты. А пуля действительно была немецкой.

Зашла Майя, опять спросила о самочувствии, пощупала пульс и предложила Гомельскому походить со мной, а затем и побегать. Я сказал, что сам смогу (заговорил наконец), поднялся. Голова закружилась. От спирта выпитого или от слабости. Сел. Познабливало. В палатке было прохладно. Надел валенки и шинель. Придерживаясь за Гомельского, стал ходить по палатке, а затем пошел и самостоятельно. Немного отдохнул и вышел на улицу. Стоял хороший мороз — за двадцать. Дышалось легко. Зашел в эвакуационную палатку. Меня шумно встретили, поприветствовали и поздравили с выздоровлением, будто совершил подвиг.

— Жив?

— Слава богу!

— Вот и воскрес.

— Что на том свете видел?

Понимал, что, должно быть, замерзал, а сейчас опять в строю. Не хватало еще замерзнуть. А могло случиться.

Внимание всех от меня отвлекли прибывшие две машины с ранеными. Привез их Модзелевский. Все стали ими заниматься. Я почему-то оказался не у дел. Меня не привлекали, сам пытался помочь, но меня отстранили от оказания помощи раненым. Видно, не был в состоянии работать. Пребывал еще в достаточно заметном алкогольном опьянении или преобладала общая слабость, что исключало какую-то пользу от меня. Стало знобить, согреться было негде. Постепенно приходил в себя.

Прибыл офицер связи из штаба бригады с приказом медсанвзводу убыть в новый район — севернее Верхней Ельшанки, где к исходу дня будут сосредоточены штаб и боевые подразделения бригады.

Недолгими были сборы. Санитарных машин осталась только одна, и в ней разместился личный состав медсанвзвода, в основном женщины.

— К женщинам захотел, не разрешаю. Пошли в эту машину, — услышал я голос Майи, — не раздумывай, лезь и меня затащи.

Я растерялся, какое-то время раздумывал, и то, видно, от неожиданности.

— Не раздумывай, не дам замерзнуть, — повторила Майя. Не знаю, какая сила меня забросила в машину, я уже подавал ей руку и втянул в машину, упав на спину, опрокинув ее на себя. Повозились немного, посмеялись. Шепшелев не упустил возможности пошутить над нами. Вдвоем доползли до кабины, развернули матрасы и устроили себе ложе.