Александр Папчинский - 1937. Большая чистка. НКВД против ЧК

Обескровленным оказался и Иностранный отдел УГБ УНКВД (Дальневосточного края. Немало усилий к этому приложил и сам беглец. Оставшиеся в ИНО УНКВД сотрудники и агентурно-осведомительный аппарат были не в состоянии выполнить задачу по обнаружению и ликвидации изменника. В итоге все смелые планы по похищению или убийству Люшкова в Японии так и остались на бумаге. Единственным реальным источником информации о Люшкове стала нелегальная резидентура советской военной разведки под руководством Рихарда Зорге. Но вначале советскому резиденту не удалось собрать достаточной информации о пребывании бывшего чекиста в Японии. Во-первых, Зорге лишь недавно покинул больницу, в которой оказался после аварии на мотоцикле, а во-вторых, японцы очень долго держали всю информацию о Люшкове в большом секрете, не допуская к ней даже своих союзников — сотрудников дипломатического представительства Германии в Токио. Спустя некоторое время японская разведка все же предоставила немцам ряд отчетов «по делу Люшкова». Их первыми читателями стали посол Ойген Отт и военный атташе Шолль. Они-то и привлекли Зорге к анализу полученных материалов. Для ознакомления с бумагами Люшкова из Берлина прибыл эксперт по России, полковник Абвера Грайлинг (по другим источникам Грейлинг). Его и Шолля японцы ознакомили уже со всем массивом информации, предоставленной бывшим комиссарам госбезопасности 3-го ранга. В итоге в Берлин ушел 100-страничный доклад о положении дел в Советском Союзе, составленный на основании анализа протоколов допроса Люшкова. Он именовался «Доклад о встречах между Люшковым и немецким специальным представителем и связанная с этим информация». Перед тем как отправить доклад, руководство посольства вновь попросило Зорге провести анализ этого документа и по возможности внести свои поправки [272].

Советский разведчик сфотографировал наиболее важные места этого документа (весь материал он скопировать не смог) и направил в Москву шифрограмму, с запросом, как распорядиться с собранной информацией, нужно ли направлять эти данные в Центр. Из Москвы вскоре пришел ответ: «Сделайте все возможное, чтобы достать копии документов, которые получал специальный посланник Канариса… Тот же час передайте их нам» [273]. Вскоре проявленные пленки были переданы московскому курьеру.

Информацию по Люшкову собирал и другой сотрудник резидентуры Р. Зорге — югославский журналист Бранко Вукелич. Эти материалы черпались в основном среди работников информационных агентств (в частности французского агентства «Гавас»).

У Зорге имелись веские основания, с подозрением относиться к «материалам Люшкова». Позже он так прокомментировал немецким дипломатам дело Люшкова: «Я придерживаюсь мнения, что Люшков перебежал не потому, что был недоволен действиями советского руководства или совершил какой-то недозволенный поступок, а потому, что сам опасался оказаться жертвой чисток, которые прокатились по рядам ГПУ. Я полагаю, что именно поэтому Люшков своему дезертирству придал политическую окраску. Вполне понятно, что в Сибири у него были друзья, которые придерживались оппозиционных взглядов… Характер действий предателей всегда одинаков. Делать же выводы о том, каково положение в России, исходя из высказываний Люшкова, очень опасно. На мой взгляд, его информация очень напоминает ту, которую можно почерпнуть из книг немецких перебежчиков, утверждающих, что нацистский режим находится на грани развала…» [274]. В этом заявлении видно желание Зорге перевести все внимание на морально-этические аспекты действий беглеца («характер действий предателя всегда одинаков…», а потому «…делать же выводы… исходя из высказываний Люшкова очень опасно»), тем самым подвергнув сомнению все данные, сообщенные японцам бывшим чекистом.

По некоторым источникам, требующим уточнения, в конце 1938 — начале 1939 г. Люшков в качестве советника японской военной разведки принял участие в ликвидации закордонной агентурной сети советских спецслужб. Он выехал из Токио в г. Чаньчунь, где расположился штаб Квантунской армии. Японские источники ничего не сообщают о количестве разоблаченных бывшим чекистом агентов НКВД и РУ РККА, ограничиваясь пространной фразой, что «русской разведке был нанесен серьезный удар» [275].

Японские офицеры, сопровождавшие Люшкова в этой командировке, вспоминали «о бывшем чекисте, как человеке безжалостном и бессердечном». Он лично принимал участие в допросах подозреваемых в сотрудничестве с советскими спецслужбами корейцев, русских и китайцев. Если на допросе захваченный агент медлил с ответом, то Люшков «…сразу тыкал ему в лицо нож, или плескал на него керосин, а затем чиркал спичкой и говорил допрашиваемому, что если тот не заговорит, пока спичка догорает в его пальцах, то он бросит эту горящую спичку ему на голову». Причину такой жестокости бывшего чекиста японцы связывали с его переживаниями о судьбе своих близких, оставленных в Советском Союзе. Их арест и осуждение якобы и сделали Люшкова ожесточенным и беспощадным человеком [276].

По возвращении в Токио бывший комиссар госбезопасности 3-го ранга продолжал активно сотрудничать с японской военной разведкой. Японцы определили его на должность эксперта в 5-й сектор (отвечавший за сбор информации о Советском Союзе) 2-го отдела Генерального штаба.

На своих «новых хозяев» Люшков работал так же усердно, как и в Наркомате внутренних дел СССР. Один из сотрудников японских спецслужб вспоминал, что Генрих Самойлович «был очень умен и работал усердно, все время что-то читал и писал… Нередко он трудился сутки без сна… Это был интеллектуал с широким взглядом на мир. Он много знал не только о политике, экономике и военном деле, но и о музыке и литературе». Люшков требовал, чтобы его снабжали всей текущей советской периодикой. Его добросовестность, усидчивость и работоспособность наводили на японских переводчиков настоящий ужас, тот «выдавал на-гора» по сорок листов текста в день. Японские «русисты» просто не успевали переводить все то, что написал бывший чекист.

В другом источнике мы встречаем совершенно иное описание Люшкова: «В нем было что-то демоническое. Под его взглядом хотелось съежиться, спрятаться. Руки и ноги делались вялыми. Вероятно, подобное чувство испытывает кролик, встречаясь взглядом с удавом. Я безоговорочно верил рассказам Люшкова, о том, как он добивался признаний у арестованных оппозиционеров. Ему, конечно же, ничего не стоило загнать иголку человеку под ноготь или прижечь тело горящей папиросой». Это уже не портрет интеллектуала.

В начале 1941 года Люшкова перевели на работу в гражданское учреждение «Това кенку дже» (Бюро по изучению Восточной Азии), являющееся фактически филиалом японской военной разведки. В обязанности входило изучение и анализ агентурных материалов, сведений радиоразведки и приграничных наблюдательных пунктов, а также показаний перебежчиков из Советского Союза. На основе этих материалов бывший чекист готовил аналитические сводки о положении в СССР. Так, в частности, Люшков подготовил критические заметки к «Краткому курсу истории ВКП(б)», проанализировал материалы стенографического отчета XVIII съезда партии [277].