Борис Четвериков - Котовский (Книга 2, Эстафета жизни)

Не ходи подслушивать,

Не ходи подглядывать

Игры наши девичьи...

- пели помещичьи девушки.

Сердце разрывало это стройное пение. Нет больше помещичьих девушек! Нет больше добрых нянь и соседей-помещиков! Ничего нет, миф, мираж, пустота...

Этот спектакль был рубежом в жизни Марии Михайловны. На следующее утро она поняла как-то сразу, внезапно, что пришла ее старость, что она безнадежно постарела, что не стоит больше притворяться и обманывать себя несбыточными надеждами, пудрой и косметическим массажем...

Люси теперь почти никогда не бывала дома. Она пропадала у графини Потоцкой. Друг дома неизменный корректный князь Хилков, дорогой Жан, по-прежнему приходил, с тревогой смотрел на Марию Михайловну, понимал ее переживания, но избегал затрагивать больную тему.

Мария Михайловна стала исступленно-религиозной. В доме появились какие-то тихие черные женщины. Мария Михайловна не пропускала ни одной службы в церквушке на Рю-Дарю. И вот в ту пору ее стала преследовать мысль, что нельзя допустить, чтобы на крышку ее гроба сбрасывали комья чужой, французской земли...

Напоив чаем Бобровникова, она сразу приступила к делу.

- Вы вправе пренебречь моей просьбой, господин Бобровников, но если бы вы знали, как это для меня важно... Это, пожалуй, уже последнее, что я хочу получить от жизни...

- Вы хотите что-нибудь послать со мной в Россию? У вас там есть родственники? - попытался помочь княгине Бобровников, видя, в каком она затруднении.

- Напротив. Я хотела бы получить оттуда... землю. Мою землю.

- Позвольте, - совсем растерялся Бобровников, с опаской посматривая, не рехнулась ли эта светская старуха, - но всем известно, что помещичьи земли в Советской России конфискованы, переданы народу!

- Вы не поняли меня. Мне нужно совсем немного земли, горсточку, какой-нибудь, знаете ли, мешочек...

Бобровников все еще ничего не понимал.

- Горсточку? То есть как горсточку?

Когда княгиня Долгорукова пояснила, сколько ей нужно земли - родной священной русской земли - и для какой цели, Бобровников смутился, растрогался и долго уверял, что выполнит эту необычную просьбу.

- Обязательно пришлю! Сочту долгом! - повторял он, уже прощаясь.

Он и на самом деле не забыл о своем обещании. Опомнившись от первых встреч и первых впечатлений в Ленинграде, Бобровников отправился однажды к Таврическому саду. Там, почти на углу Шпалерной улицы, которая именовалась теперь улицей Воинова, он нашел маленький магазинчик, где продавали цветы, саженцы, а также землю специально для комнатных растений.

- Будете довольны, товарищ! - приговаривала розовощекая бойкая бабенка, наполняя землей принесенный Бобровниковым холщовый мешок. Чудная земля, вы только потрогайте - пух! Мы ее приготовляем по всем правилам, под руководством садовода!

Бобровников не сразу нашел способ, как переслать свою посылочку в Париж. И как же обрадовалась подарку Мария Михайловна! Как благодарила!

4

Слух о том, что княгиней Долгоруковой получена подлинная русская земля, с быстротой молнии разнесся по Парижу. В дом Долгоруковой потянулись породистые, чопорные, элегантные старухи, сухощавые, еле передвигающие ноги, усохшие, с обвислыми щеками, с тусклыми пустыми слезящимися глазами.

Мария Михайловна особо держала неприкосновенный запас - исключительно для себя. Выделила малую толику и на богоугодные благотворительные цели. А самым близким и самым именитым - столбовым дворянам, внесенным в "Бархатную книгу", сенаторам, предводителям дворянства, Рюриковичам, гедеминовичам - выдавала, как особый дар, щепотку земли, отмеривая ее старинной серебряной ложечкой, с вензелем и короной.

Только и слышали в эти годы сообщения: умер такой-то, скончалась такая-то...

- Вы, конечно, уже знаете, - говорили при встрече, - вчера вечером похоронили милейшую княгиню Голицыну. Я ее помню во всем блеске. Красавицей.

- Как же, ведь она была обер-гофмейстериной императрицы! Ей не так много было лет. Другое дело - Воронцов, ему уже в празднование трехсотлетия дома Романовых было за семьдесят.

- А что старуха Клейнмихель? Она ведь ездила лечиться на воды?

- Помилуйте, она еще в прошлом году умерла.

- Разве? А какие балы она задавала у себя, на Сергиевской, в Петербурге! Помните?

- Я сам присутствовал в четырнадцатом году на костюмированном бале в ее доме. Как оттанцовывала тогда кадриль княжна Кантакузен, внучка великого князя Николая Николаевича-старшего!

- Кстати, она жива?

- Что вы! Она погибла при автомобильной катастрофе. Это случилось в том году, когда утонула, катаясь на яхте, принцесса Альтенбургская, та самая, у которой был дворец на Каменноостровском...

Это стало постоянной темой разговоров: смерть, смерть, смерть. Дошла очередь и до князя Хилкова. Он умер как-то нечаянно, мимоходом, только что собираясь побриться. Его нашли мертвым и уже закоченевшим, с одной намыленной щекой.

После его смерти Мария Михайловна стала совсем придурковатой, замечали даже, что она заговаривается. Жила теперь она совсем одна в огромной и холодной, как склеп, квартире. Люси укатила в Америку. Она после многих и многих приключений, переуступив нелепого мосье Жоржа графине Потоцкой, вышла замуж за американского архимиллионера, поставляющего в армию бомбардировщики.

Зачастил к Марии Михайловне некий Рихард Гук. Он говорил на нескольких языках, и на всех с акцентом. Одни думали, что он тайный немецкий агент, другие намекали на его связи с неким засекреченным учреждением Соединенных Штатов.

Рихард Гук способен был часами доказывать Марии Михайловне бессмысленность человеческой жизни, полной тревог и обманов, тем более что видимого мира попросту нет, все существующее - только плод нашего больного воображения. Рихард Гук клятвенно уверял, что для человечества было бы выгоднее всего погибнуть в пламени войны. И быстро, и надежно! А если так, то почему бы не начать поход против коммунизма? И почему бы ей, Марии Михайловне, не завещать свое состояние на это дело?

Рихард Гук убеждал Марию Михайловну вложить капитал также в издание философских трудов его, Рихарда Гука, особенно его трактата "Нет морали!" и его научного исследования "Стыдно ли быть кровожадным?".

Мария Михайловна слушала странного проповедника со смутной тревогой, смешанной с религиозным восторгом. Но она никак не могла запомнить мудреного названия этого нового учения: экзистенциализм.

Рихарду Гуку начинало казаться, что его работа не пропадет даром, что он достаточно обработал эту чертову куклу - русскую княгиню и можно приступить к оформлению по части денежных дел. Однажды Рихард Гук пришел не один, а в сопровождении некоего джентльмена.

- Тысяча извинений! - расшаркался Рихард Гук. - Осмелился без особого на то разрешения прихватить с собой мосье Кадо, юрисконсульта нашей фирмы.