Артур Джилман - Сарацины: от древнейших времен до падения Багдада

Мухаммед в свою очередь рвался на юг с не меньшим энтузиазмом. Он кричал своим приспешникам: «Вперед, с благословления Аллаха! Он обещал армию или караван. Мнится мне, я уже вижу поле битвы, усеянное телами Курайшитов!» Предусмотрительный провидец не забыл, однако, подготовить быстроногого верблюда, чтобы в случае крайней необходимости покинуть шатер военачальника и убежать в Медину. Но этого не понадобилось: два войска, столкнувшись у Бадра, под зовы труб, ринулись навстречу друг другу, и ряды мекканцев, хотя их численность и превышала намного вражескую, были расстроены. Мухаммед заявил, что в сражении принял участие Джабраил с тремя тысячами ангелов и что победа была дарована Аллахом, которому, как и его пророку, достались трофеи. Битва считается самой значительной во всей истории ислама, значение ее было очень велико. Добычи взяли немного, так как караван избежал грабежа. Но победителям досталось оружие и верблюды, одежда и ковры, и после того как пятая часть отошла пророку, остальное было поровну поделено между его приспешниками. Те, кто сражался в самой гуще, роптали на то, что остальным досталось не меньше, поэтому тут же не замедлило себя ждать «откровение», необходимое, чтобы успокоить недовольных. Так был введен закон раздела добычи, который гласил: «Знайте, что сколько бы добра вы ни захватили, одна пятая часть из него достается Аллаху и его пророку, а также сиротам, бедным и странникам».

Медина ликовала, когда быстрый дромадер Мухаммеда принес его к молитвенному месту, и глашатай провозгласил, что Курайшиты побеждены. Малые дети, как гласит предание, до такой степени обрадовались новости, что с воплями помчались по улицам. В Мекке настроение было иным: мрачная злоба воцарилась в сердцах. Понятную скорбь по убитым заглушало стремление во что бы то ни стало жестоко отомстить. «Не плачьте по убитым, — твердили жители. — Не сокрушайтесь о своих потерях, не просите певцов оплакивать их в своих песнях. Будьте мужчинами, героями! Не позволяйте скорби и стенаниям ослаблять вашу ненависть к Мухаммеду и его сообщникам. Они будут презирать вас, сделают мишенью для своих насмешек, если мы покажем им свою слабость. Мы выступим против них снова и воистину мы отомстим!» Так день за днем, неделя за неделей непримиримый дух ненависти оставался в людях. Но наступил момент, когда природа не позволяет больше выдерживать напряжение, и тогда ничем не сдерживаемая скорбь, как это принято на Востоке, хлынула на улицы, ибо едва ли была хоть одна семья, не потерявшая в сражении родственников, пленными или убитыми. В каждом квартале, кроме одного, ибо Хинд, непреклонная жена того, кто возглавлял караван, не ставшая рыдать по-бабьи, заявила: «Слезы не хлынут вновь из наших глаз, пока мы не объявим войну отмщения против Мухаммеда и его сообщников! Если слезы смоют горе — я готова плакать сейчас вместе с вами. Но я не стану!»

Мухаммед заставил мусульман поверить, что на их стороне воевали ангелы, а Сатана принял сторону Курайшитов, только Сатана не был воплощением «непобедимой воли», каким его описал Мильтон: скорее это был до крайности трусливый джинн. «Иблис превозносил их труды и говорил: "На сегодняшний день нет человека, который превосходил бы вас, ибо я, воистину, ваш названый брат! "» Когда же два войска стали друг перед другом лицом к лицу, он быстро показал пятки и прокричал: «Воистину, я вас покидаю; воистину, я вижу то, чего вы не видите; воистину, я боюсь Аллаха, ибо Аллах может покарать!» Отъявленный трус увидел полчища ангелов и оставил своих сообщников на произвол судьбы!

С помощью подобных вымыслов Мухаммед внушал своим последователям веру в то, что ангелы на их стороне, что Иблис и злобные джинны — на стороне врагов; что правоту дела нужно было доказывать с мечом в руках. Военная победа стала отныне его единственной правдой; его прежнее упование на мирные меры было отброшено; не трудно было догадаться, какими будут последствия. Курайшиты потерпели поражение не потому, что они были врагами жителей Медины, но потому что были противниками религии Аллаха; и это обстоятельство пророк не преминул использовать в качестве урока тем, кто все еще отказывался принять ислам, а таких было немало, особенно среди влиятельных горожан из числа иудеев. Первой среди них оказалась женщина, сочинившая куплеты, которые переходили в Медине из уст в уста после битвы у Бадра, и в них осуждалось безумие того, кто поднял руку на выдающихся представителей собственного рода-племени. Эта женщина, окруженная своими ребятишками, была среди ночи заколота кинжалом убийцы, которому на следующий день в мечети Мухаммед рукоплескал за его отвратительное преступление. Спустя несколько недель смерть настигла еще одного сочинителя, что случилось по прямому указу пророка, которого очередной раз глубоко задела легко запоминающаяся сатирическая поэзия. На этот раз автором оказался обращенный в иудаизм, и расправа над ним напомнила тем, кто принял ту же веру, что следует остерегаться гнева Мухаммеда. Осуждение иудеев в Коране сопровождалось преследованиями, изгнаниями, пока все они не покинули город, и с тех пор в сурах иудеи уже не упоминались. [45] «Тогда не существовало ни судов, ни полиции, не было в Медине и военных судов; кто-то из последователей Мухаммеда, следовательно, должен был играть роль исполнителя смертных приговоров, и было бы лучше, если бы это делалось тихо, поскольку прилюдная казнь человека на глазах всего его клана вызвала бы беспорядки, еще больше кровопролития и встречные обвинения, пока весь город не оказался втянутым в конфликт. Если подобные преступления можно называть «тайными убийствами», то именно такие тайные убийства стали существенной частью внутреннего устройства Медины. Людей нужно было убивать, и тогда лучше, если так». — «Studies in a Mosque», Стэнли Лейн-Пула, с. 69.

Пока подобные мелкие проблемы нарушали спокойствие Медины, гнев жителей Мекки только накалялся. Вождь, чей караван избежал разграбления перед битвой у Бадра, поклялся отомстить. Следующей за этим инцидентом весной он собрал небольшой отряд и совершил рейд на Медину, оказавшийся малоэффективным; он был отброшен Мухаммедом, который гнал его прочь, несмотря на изрыгаемые проклятья. У каждого из двухсот нападавших на луке седла был мешок с провизией, и когда предводитель пустился в бегство, все воины бросили свои мешки, чем это сражение и запомнилось.

Мухаммед уже не был просто пророком — он был победителем, и высказывания его изменились, поскольку выражали теперь дух законодателя и правителя. Обычный образ жизни, отличавшийся крайней простотой, не изменил ему, несмотря на уговоры некоторых приспешников, желавших, чтобы он приобрел царственную пышность, приличествовавшую другим правителям Востока. Когда один говорил с ним на эту тему, он ответил: «Разве недоволен ты тем, что имеешь ты виды на будущую жизнь, тогда как они — только на жизнь настоящую?» Говоря так, он не утверждал, тем не менее, крайнего аскетизма, и учил, что Аллах не был другом тому, кто безрассудно вредил своему здоровью. Он дозволял слабым и немощным не соблюдать постов, а также сокращать предписанные молитвы, а когда он желал того, что можно получить за деньги или посредством власти, он мог разрешить то, что не было противоестественным. Он требовал каждодневных почтительных приветствий, поместив в суре 33 распоряжения на этот счет.