Андрей Буровский - Наполеон - спаситель России

28 сентября 1802 года Сенат восстановил действие русско-французского торгового трактата 1797-го сроком до 1809 года. Опять политика «свободы рук». Со всеми дружим и торгуем, всех любим и не любим одинаково.

Но к войне Россию все равно подталкивают неудержи­мо. У нежелания Александра влезать в европейскую войну есть два камня преткновения: активность Франции на Бал­канах и стремительное возвышение Франции.

Франция активизируется на Балканах. Россия давний гарант прав христианского (православного) населения Ту­рецкой империи. Русские монахи приезжают в Турецкую империю, преподают в школах для православных, русское правительство постепенно ведет к тому, чтобы православ­ные отделялись от Турецкой империи, создавали свои го­сударства.

Члены названного Комитета указывают царю на опасность французского присутствия: Франция может резко рвануть на себя одеяло, занять место России на Балканах. Адам Чарторыйский прямо говорит о необ­ходимости «защиты Блистательной порты от происков Франции».

То же самое говорят опытные старые дипломаты. Ми­нистр иностранных дел Воронцов в 1803 году представля­ет доклад, в котором говорит — высадка французских во­йск на Балканах означала бы распад Турецкой империи и потерю всех позиций, завоеванных кровью и потом многих поколений.

В самой Европе Бонапарт, нарушая все предшествую­щие договоры, аннексирует дважды завоеванный им Пьемонт (1802) и родину правящей британской династии Ган­новер (1803).

Выход, по его мнению, один — война в союзе с Британи­ей за сохранение существующего положения.

Второй источник беспокойства: расстрел герцога Энгиенского, коронация Наполеона как императора.

Лев Толстой очень точно описывает, какое тяжелое впечатление оказывает на русское общество убийство герцога Энгиенского. Все дворянство понимает — посяг­нули на человека их круга! И уже не санкюлоты, не яко­бинцы, а почти император Наполеон. Не Робеспьер, от него другого и не ожидали, а «Робеспьер на коне!» Уже не в романе, а в реальной жизни Александр I объявил по гер­цогу реальный траур при дворе. По Петербургу ходила брошюра «Историческое описание Его Светлости прин­ца герцога Енгиенскаго, расстрелянного по повелению Буонапарте в Винценском лесу в ночь с 21 на 22 марта 1804 года» [88] «Историческое описание Его Светлости принца герцога Енгиен­скаго, расстрелянного по повелению Буонапарте в Винценском лесу в ночь с 21 на 22 марта 1804 года». — СПб, 1804. .

Но все понимают и то, что новый режим продемонстри­ровал: для достижения своих целей он готов нарушать любую законность! Этой готовностью пугали якобинцы, а получается — Наполеон не лучше.

Впрочем, тут французам есть что сказать... посол Фран­ции Лористон задает императору, возмущенному без­законным расстрелом, вопрос: «Что, если бы в дни, когда Британия готовила убийство Вашего отца, Вы бы узнали, что заговорщики находятся за границей, но в пределах до­сягаемости. Неужели Вы бы не приложили бы все усилия, чтобы их схватить?». Удар ниже пояса? Да. Но Александр сам подставился.

С декабря 1804 года дипломатические отношения Рос­сии и Франции были прерваны. Накануне коронации На­полеона Александр демонстративно разрывает с Франци­ей дипломатические отношения и отзывает поверенного в делах Петра Убри — чтобы он не присутствовал при коро­нации.

А цели у Франции какие? Государственный совет при­ходит к весьма резонному выводу: стремительное возвы­шение Наполеона имеет главным образом соображения внешней политики. То есть Наполеон Бонапарт, став им­ператором, намерен раздвигать границы своей империи вплоть до Индии на юг и до Урала на восток.

Это подталкивает к созданию третьей антифранцуз­ской коалиции под предводительством русского царя Александра I. Центральное звено договоров этой коали­ции: «Англо-русская конвенция о мерах к установлению мира в Европе» от 11 апреля 1805 г.

Тогда же опять начинают финансово поддерживать французских эмигрантов. Много позже в 1828 г. Николай I попытается получить должок с Карла X Бурбона, правив­шего в 1824-1830 гг. Должок составляет 19 284 497 фран­ков. Не получил.

«Когда говорят пушки, музы молчат» — говаривал Напо­леон.

Когда говорят пушки, музы тоже не всегда молчат. Но они говорят только в том случае, если они помогают пуш­кам или хотя бы не мешают им стрелять. Мог ли Александр I Павлович проводить раскрепощение крестьян, ставя Рос­сию на грань новой гражданской войны?

После заключения ряда трактатов между Австри­ей, Пруссией, Россией и Англией была оформлена новая антифранцузская коалиция. 9 сентября 1805 года Алек­сандр и Кутузов выехали в действующую армию.

Разумеется, и тут не обошлось без романтической истории, которую до сих пор вспоминают где надо и где не надо. Связана она с прусской королевой Луизой Ав­густой Вильгельминой Амалией (1776-1810), супругой Фридриха Вильгельма III, мамой прусского короля Фри­дриха Вильгельма IV, первого германского императора Вильгельма I и жены Николая I Шарлотты (Александры Федоровны).

Королева была очень красива. Некрасивый и угрюмый Фридрих-Вильгельм проигрывал в сравнении с Луизой Менленбургской. Луиза была красива и обаятельна. По­жилой Гете называл ее «небесным видением».

В июне 1802 года Александр заехал к своему двоюрод­ному брату, прусскому королю, из Риги в Мемель. Помимо смотров, парадов и приемов королевская чета много вре­мени проводила в домашнем кругу, в компании Алексан­дра. Александр много общался с Луизой, когда Фридрих-Вильгельм уходил спать, и, конечно же, о них много чего говорили.

По одной версии, Александр уже тогда влюбился по уши. Обер-гофмейстерина Луизы, графиня Фосс, записа­ла в своем дневнике об Александре: «Бедный, он совсем увлечен и очарован королевой!»

По другой, как выразился хорошо его знавший Чарторыйский, началось «платоническое кокетничанье».

Они прощались чрезвычайно трогательно, Луиза была в слезах. Судя по всему, если кто-то влюбился, то именно она.

В октябре 1805 года Александр снова встретился с прусской королевской четой в Потсдаме. Адам Чарторыйский не без ехидства писал, что император был в Потсдаме «серьезно встревожен расположением комнат, смежных с его опочивальней», и что «на ночь он запирал дверь на два замка, боясь, чтобы его не застали врасплох и не подверг­ли бы слишком опасному искушению, которого он хотел избежать».