Андрей Буровский - Правда о «золотом веке» Екатерины

Быстро выяснилось, что комиссия ничего путного сделать не может, и Екатерина вроде бы вполне закономерно оставила всякую мысль о «народном создании законов».

Но, во–первых, неужели было не ясно с самого начала, что состав Комиссии слишком пестрый? Что такая Комиссия в принципе неработоспособна?

А во–вторых, Екатерина ведь написала Наказ в Уложенную Комиссию 1767 года. Так сказать, высочайшее мнение о том, чем надлежит заниматься депутатам. 90% текста Наказа — демагогическая компиляция из сочинений иностранных политических мыслителей. Были там и такие слова:

«Пространство государства предполагает самодержавную власть в той особе, которая им правит. Надлежит, чтобы скорость дел, из дальних стран присылаемых, награждала медление, отдаленностью мест причиняемое. Всякое другое управление не только было бы для России вредно, но и вконец разорительно».

Коротко и ясно. Чтоб не дергались господа депутаты, чтоб даже не думали ограничивать монаршую власть.

Любой монарх не может править совершенно один. Вопрос, кто и на каких основаниях может давать ему советы или вырабатывать вместе с ним законы. Сенат почти бездействует, а его члены за время дворцовых переворотов и почти не правящей Елизаветы забрали себе многовато власти. Нужен новый Императорский совет…

Проект постоянно действующего Императорского совета Н.И. Панина — это неумелое, плохо сделанное подобие будущего Государственного совета, созданного М.М. Сперанским в 1810 году. Но Александр I Совет создал и действительно хотя бы пытался советоваться с высшими чиновниками.

А вот Екатерина не пошла на создание Совета. Она опасалась, что

«законом установленный Совет со временем поднимет до значения соправителя, слишком приблизит подданного к государю и может породить желание поделить с ним власть»

Но, как и во всех остальных случаях, использовала происходящее в своих интересах. Например, разделила Сенат на шесть разных департаментов, после чего его законодательная роль окончательно сошла на нет.

До Екатерины было как–то не очень понятно, в какой степени и кто может осуществлять законодательную власть. Много было учреждений, которые могли предлагать хоть что–то и когда–то.

Например, обер–прокурор Сената Анисим Александрович Маслов в 1734 году подал смелый проект раскрепощения крестьян. Еще до этого он подал несколько рапортов Анне и её фавориту Бирону, обличая безделие и взяточничество высших чиновников. Правительство поручает ему собирать многомиллионные недоимки… И он так рьяно обличал бедственное положение крестьян, что Маслову поручили организовать обсуждение нового закона в Сенате.

Проект Маслова 1734 года предписывал Сенату законодательно нормировать повинности крестьян, а для установления меры оброков и барщины собрать «из воинских и гражданских чинов столько персон, сколько заблагорассудится».

Сенат тянул, сколько можно, и дождался своего — в начале 1735 года Маслов умер от болезней и старости. Было ему около 70 лет. На проекте заготовленного им указа сохранилась помета секретаря императрицы «обождать». Разумеется, к этой идее не возвращались.

Но тогда (при Бироне! При Анне!) такое обсуждение хотя бы теоретически возможно. При Екатерине вся законодательная власть передается только правительству: императору и высшим чиновникам.

Слышу логичное возражение: если Екатерина только лжет, почему она пользовалась несомненной поддержкой общества? И почему время ее правления назвали золотым веком? Ответ прост — да потому, что независимо от вранья ее политика была выгодна верхушке общества. Владельцам основных материальных ценностей, дворянам.

На престоле сидит узурпатор? Покойный император не виновен в той напраслине, что на него возводят? Но «зато» я получил еще сто душ в Воронежской губернии, а сынка пристроили в училище на казенный кошт.

Точно так же и многие казаки и крестьяне прекрасно понимали, что «чудесно спасшийся Петр Федорович» — это казак Пугачев. Но им было выгодно делать вид, что они верят в это вранье.

Дворянство развращалось враньем и участием во вранье. Образованный слой России привыкал к двоемыслию и лицемерию. Но дворянство и получало от Екатерины жирный кусок. Одно другому совершенно не мешало, а, наоборот, помогало. Получалось так, что врать выгодно. Рассказы о просвещении оборачивались новыми крепостными, о гуманности — правом ссылать и запарывать, об интересах Отечества — приобретением новых имений.

В знаменитом Манифесте о вольности дворянской Петр III дарует всем дворянам право служить или не служить вообще. Находясь на службе, дворянин может в любой момент ее покидать. Он имеет право свободно уезжать за границу и служить иностранным государям. Ограничения невелики: правительство оставляет за собой право не отпускать в отставку офицеров во время войны и за три месяца до срока начала войны, вызывать дворян из–за границы, «когда нужда востребует», и заставлять их служить, когда «особливая надобность востребует». В остальное же время, вне особых ситуаций, дворяне могут быть вполне свободны от службы.

Учиться молодые дворяне теперь могли в России или в европейских державах, в казенных заведениях или дома.

Манифест гарантирует дворянству, что к нему не будут применяться телесные и иные позорящие наказания.

При этом Манифест возглашает, «чтоб никто не дерзал без учения пристойных благородному дворянству наук детей своих воспитывать под тяжким нашим гневом» и дворян, не служащих без оснований и не учащих своих детей, повелевал всем истинным сынам Отечества

«яко нерадивых о добре общем, презирать и уничижать, ко двору не принимать и в публичных собраниях не терпеть».

Но это всё — уже только морализаторство, только выраженная вслух надежда, что дворяне и без побуждений со стороны закона исполнят свой общественный долг — долг служилого сословия, станового хребта государства. Но государство отпускает дворянство «на волю». И хотя эта бумага стала документом, текстом закона только тогда, когда утомленный бурной ночью император ее подписал, подготовили–то бумагу русские дворяне из Комиссии Петра Шувалова, с 1754 года готовившие такой или по крайней мере похожий на него документ.

Сбылась мечта российского дворянства: оно стало свободно настолько, насколько может быть свободно привилегированное сословие в феодальной стране.

И как нетрудно догадаться, в Манифесте не было сказано ни слова о крепостном праве и о праве дворян на свои имения–вотчины. Эти права как были, так и остались незыблемы.