Ю Фельштинский - Крушение мировой революции - Брестский мир

510

врагов советской России во имя торжества социальной революции" (Вокруг московских июльских событий, с. 3). Руководителями этой группы стали бывшие лидеры ПЛСР, вышедшие из партии, во главе с Колегаевым. В результате, 14 сентября 1918 года в "Воле труда" было опубликовано заявление, извещавшее о созыве 25 сентября съезда членов ПЛСР, стоящих на следующих позициях: "1) недопустимость срыва Брестского мира; 2) недопустимость террористических актов на советской территории от имени советской партии; 3) недопустимость активной борьбы с правящей партией коммунистов в целях насильственного захвата власти; 4) недопустимость всей той политики, которая затемняет в массах классовый характер революции, идущей через гражданскую войну к социализму" (цит. по кн. Гусев. Партия эсеров, с. 277).

Разумеется, под такой платформой могли подписаться все левые эсеры. И, вероятно, с таким расчетом она и была составлена. Состоявшийся съезд образовал партию "революционных коммунистов". Примерно в то же время образуется и партия "народников-коммунистов". Создается она на основе Пресненской организации ПЛСР, группировавшейся вокруг газеты "Знамя борьбы" и покинувшей 28 июля Московскую общегородскую конференцию левых эсеров. На организационном собрании группы, состоявшемся 1 августа, было создано бюро для оформления новой организации, а 18 августа в газете "Знамя трудовой коммуны" "народники-коммунисты" опубликовали свой манифест, а 21-24 сентября провели в Москве первую конференцию, на которой присутствовало 40 делегатов от 20 организаций, и объявили об официальном образовании партии. В принятой ими резолюции говорилось, что "народники-коммунисты" считают своей главной задачей бороться "в полном контакте со всеми партиями социального переворота за осуществление социальной революции" (Первая Всероссийская конференция народников-коммунистов, с. 2-3). Возглавили эту небольшую партию, скоро растворившуюся, Закс и А. Оборин (делегат Пятого съезда Советов от Петроградской губернии).

Июльская "авантюра" левых эсеров была подвергнута критике и другими революционными организациями. Вот что писала об этом газета максималистов:

"В прошлом году в марте месяце приезжал представитель советской России из Москвы -- левый эсер. Он сообщил нам, что левые эсеры некоторое время были в подполье благодаря убийству Мирбаха, который был ими казнен с целью сорвать Брестский договор. Максималисты центральной России, которые были также противниками этого договора, не поддержали левых [эсеров], потому что считали [правильным] уничтожение этого

511

договора при естественных условиях, т. е. при восстании и давлении трудовых масс, но раз этого не произошло, раз этот договор просуществовал целые месяцы, то сорвать его искусственным путем максималисты считали не в интересах революции. В тот период среди левых произошло несколько расколов. Одна часть левых, во главе с Анастасией Биценко, Колегаевым, Федорович и др., приняли всецело платформу коммунистов, образовали партию "народных коммунистов", и только группа во главе с Марусей Спиридоновой оставалась пока на старой платформе" (Максималист, No 4, 19 марта 1920).

512

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

РАЗРЫВ БРЕСТСКОГО МИРА

Пока партия левых эсеров не была подавлена, советское правительство в отношениях с немцами придерживалось выжидательной тактики. 6 июля в 5.15 Ленин телеграфировал об убийстве в Берлин полпреду Иоффе, причем тон его сообщения был очень мягкий и имел целью успокоить германское правительство1. С этой минуты Иоффе постоянно вызывала к аппарату Москва, и он часами о чем-то беседовал то с Троцким, то с Чичериным. О содержании этих переговоров толком ничего не было известно, но в берлинском полпредстве слухи о них ходили "один нелепей другого"2. На съезде Чичерин призывал к "политике лавирования" до тех пор, пока "нарастающее повсеместно пролетарское революционное движение не вылилось во взрыв", указывая, что в данный момент можно лишь "с горечью говорить" об "отступлениях, о больших жертвах", на которые пошло советское правительство, "чтобы дать России возможность отдохнуть, собрать силы и ждать момента, когда пролетариат других стран" поможет "завершить начатую в октябре социалистическую революцию"3. Однако выжидательный тон сторонника ленинской передышки не удовлетворил съезд (и речь наркоминдела Чичерина была исключена из стенографического отчета съезда)4. 9 июля, лишь только разгромив своего политического противника, съезд Советов, три дня назад высказывавшийся (в лице большевистской партии) за мир любой ценой, указал, что в случае "иноземного нашествия" будет защищать "социалистическое отечество"^. Это была уже принципиально иная позиция.

10 июля о возможном разрыве мира докладывал новому созыву ЦИКа Свердлов6. С возобновлением войны, видимо, смирился в те дни Ленин. 10 июля он вызвал к себе Вацетиса, чтобы в ходе общей беседы задать вопрос, инте

513

ресовавший Ленина больше всего: "будут ли сражаться латышские стрелки с германскими войсками, если немцы будут наступать на Москву". Вацетис ответил утвердительно, а когда днем 13 июля прибыл к М. Д. Бонч-Бруевичу, вопрос о разрыве передышки был, казалось, советским руководством решен. Бонч-Бруевич сообщил Вацетису, что Россия "вступает снова в мировую войну вместе с Францией и Англией" против Германии: "это дело уже налажено"7.

Предупредительная вежливость советского правительства по отношению к Германии исчезла вовсе. Советское правительство отказалось присутствовать на религиозной церемонии у гроба убитого германского посла, а на траурные проводы тела Мирбаха в Германию явился только Чичерин, и то с опозданием на час, тем самым заставив всю процессию ждать. Чичерин был человеком исключительной пунктуальности, и его поведение немцы рассматривали как вызов. К тому же он появился без головного убора -- чтобы не снимать шляпы при проводах гроба посла, в неряшливом виде, и это тоже произвело на немцев, торжественных и мрачных, соответствующее впечатление*.

Германия между тем тянула с ответом на последнее советское заявление. Только 14 июля в 11 часов вечера Рицлер вручил Чичерину текст полученной из Берлина ноты. В ней содержалось требование о вводе в Москву для охраны германского посольства батальона войск германской армии. Но советское правительство не уступило. Можно было бы ожидать, что отказ немцам приведет к разрыву передышки. Но события, казалось, развивались вопреки логике. "Самый факт восстания левых эсеров очень помог нам", -- писал В. Д. Бонч-Бруевич, -- "призрак почти неизбежной войны стал постепенно отдаляться"9. "Факт восстания" на языке Бонч-Бруевича значило -убийство Мирбаха, разрыв запутанного узла советско-германских отношений.