Юлия Кудрина - Императрица Мария Федоровна

В начале августа 1918 года все трое великих князей были переведены в Петроград в дом предварительного заключения, находившийся в Петропавловской крепости, где они пребывали вплоть до своего расстрела в январе 1919 года. Несколько позже туда же при строгом режиме под стражей был доставлен и великий князь Павел Александрович, который до тех пор был на свободе и со своей семьей жил в Царском Селе.

Великие князья Павел Александрович, Дмитрий Константинович и Георгий Михайлович

В августе 1918 года Харальд Скавениус, не дожидаясь получения инструкций из МИДа Дании, по собственной инициативе обратился к советскому правительству с требованием предоставления гарантий арестованным великим князьям. Осенью 1918 года Скавениус посетил Урицкого, в руках которого находились все властные распоряжения в отношении арестованных. Последний заявил датскому посланнику, что великие князья переведены в Петроград ради их собственной безопасности. Заявления аналогичного содержания были даны Урицким и самим великим князьям.

В телеграмме, направленной позже в датский МИД, Скавениус коротко прокомментировал эти заявления следующим образом: «Это, естественно, является неправдой». С согласия датского посланника в посольство Дании в Петрограде направлялись денежные средства, на которые осуществляется покупка продуктов питания, доставлявшихся три раза в неделю арестованным.

9 августа 1918 года, еще до ареста великого князя Павла Александровича, Скавениус предложил ему через его приемную дочь Марианну план организованного побега из России. Великий князь должен был скрыться в Австро-Венгерском посольстве, находившемся в тот период под патронажем Дании. Одетый в форму австро– венгерского военнопленного Павел Александрович должен был затеряться в рядах австрийских военнопленных. Великий князь наотрез отказался принять к исполнению этот план, заявив, что он скорее умрет, нежели наденет на себя австро-венгерскую форму – форму враждебного России государства.

15 августа 1918 года по распоряжению Чрезвычайной Комиссии в Петропавловскую крепость был доставлен пятый князь – Гавриил Константинович, больной туберкулезом. Он был сыном великого князя Константина Константиновича и носил титул «князя императорской крови», так как, согласно реформе Александра III, звание «великих князей» носили только дети и внуки царствующего государя.

В 1915 году Гавриил Константинович закончил Военную академию в звании полковника. Его подпись среди шестнадцати подписей других Романовых стояла под письмом, направленным Николаю II после убийства Распутина. Авторы письма просили царя о прощении великого князя Дмитрия Павловича, участвовавшего в убийстве.

Позже в эмиграции князь Гавриил Константинович вспоминал: «15-го августа н[ового стиля] 1918 года меня арестовали по приказанию Чека и, продержав там в полном неведении несколько часов, отвезли в Дом Предварительного заключения… Тюрьма на меня произвела удручающее впечатление. Особенно теперь, в такое тяжелое время и в полном неведении будущего, мои нервы сдали. Пришел начальник тюрьмы, господин с седой бородой и очень симпатичной наружности. Я попросил поместить меня в лазарет, как обещал сделать Урицкий, но постоянного лазарета в Доме Предварительного заключения не оказалось, и начальник тюрьмы посоветовал мне поместиться в отдельной камере. Меня отвели на самый верхний этаж, в камеру с одним маленьким окном за решеткой. Камера была длиной в шесть шагов и шириной в два с половиной. Железная кровать, стол, табуретка – все было привинчено к стене. Начальник тюрьмы приказал положить на койку второй матрац.

В этой же тюрьме сидели: мой родной дядя великий князь Дмитрий Константинович и мои двоюродные дяди – великие князья Дмитрий Константинович, Николай и Георгий Михайловичи.

Вскоре мне из дома прислали самые необходимые вещи, и я начал понемногу устраиваться на новой квартире. В этот же день зашел ко мне в камеру дядя Николай Михайлович. Он не был удивлен моим присутствием здесь, т. к. был убежден, что меня тоже привезут сюда. Дядя Дмитрий Константинович помещался на одном этаже со мной, но его камера выходила на север, а моя на восток. Дядя Павел Александрович, Николай и Георгий Михайловичи помещались этажом ниже, каждый в отдельной камере.

В этот же день мне удалось пробраться к дяде Дмитрию Константиновичу. Стража смотрела на это сквозь пальцы, прекрасно сознавая, что мы не виноваты. Я подошел к камере дяди, и мы поговорили в отверстие в двери… Я нежно любил дядю Дмитрия; он был прекрасным и очень добрым человеком и являлся для нас как бы вторым отцом, разговаривать пришлось недолго, потому что разговоры были запрещены…

Тюремная стража относилась к нам очень хорошо. Я и мой дядя Дмитрий Константинович часто беседовали с ними, и они выпускали меня в коридор, позволяли разговаривать, а иногда даже разрешали бывать в камере дяди. Особенно приятны были эти беседы по вечерам, когда больше всего чувствовалось одиночество».

В это время супруга великого князя Гавриила Константиновича – Антонина Романова (Нестеровская) предпринимала отчаянные попытки спасти из тюрьмы больного мужа. С этой целью она посетила М. Урицкого. «Урицкий встретил меня на пороге, – вспоминала она. – Это был очень прилично одетый мужчина в крахмальном белье, небольшого роста, с противным лицом и гнусавым, сдавленным голосом.

– Чем могу служить Вам, сударыня, – задал он мне вопрос. Я вспомнила совет Н.И.Л-вой и, собрав все свое спокойствие, сказала:

– Мой муж, Гавриил Константинович, в данное время лежит больной инфлуэнцией. Он страдает туберкулезом, и я пришла заявить, что мой муж ни в коем случае никуда не может ехать, так как всякое передвижение грозит для него открытием туберкулезного процесса, что подтверждают документы и принесенные мною свидетельства. Он слушал молча, стоя передо мной и пытливо смотря мне в глаза.

– Сколько лет вашему мужу?

– Тридцать, – ответила я.

– В таком случае его туберкулез не опасен, – услышала я скрипучий голос Урицкого, – во всяком случае, я пришлю своих врачей и буду базироваться на их диагнозе. Больного я не вышлю; в этом он может быть спокойным, – сказал он, взял докторские свидетельства и записал наш адрес.

Я вышла от него окрыленная надеждой. В той же столовой меня ждали братья мужа. Рассказав им, как все произошло, я увидела на их лицах радость за брата. Оказывается, Урицкий приказал им через неделю выехать. Мне хотелось подождать результатов ходатайства княгини Палей, которая тоже привезла Урицкому свидетельства о болезни ее мужа… Через несколько минут вышла княгиня Палей. На наш вопрос она отвечала, что Урицкий ей сказал то же самое, что и мне, но только сыну ее велел выехать через неделю. Поговорив еще некоторое время, мы вышли из этого застенка».