Николай Переяслов - Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольникова

— Как дела в Кронштадте? — спросил Сталин.

— Не хватает активных работников, — сказал Раскольников. — Нас пятеро в партийном комитете. У каждого свои задачи — газета, партшкола, работа в Совете. Но сейчас главное — агитационная работа в частях, а на это сил недостаточно. Главный агитатор у нас Семён Рошаль, мы его освободили от других обязанностей, он каждый день объезжает корабли, казармы, мастерские, оратор он прекрасный, но он один.

— Хорошо, — помолчав, сказал Сталин. — Пожалуй, я вам товарища Смилгу направлю. Опытный товарищ, старый партиец…

Подбежал Каменев.

— Всё, больше ждать не можем. Едем! Ещё найдём ли извозчика?..

Вышли на улицу.

На Рождественской извозчиков не было. Перешли на Бассейную — и тут же, за углом, увидели свободный экипаж. Уселись — и Каменев успокоился, повеселел.

На улицах было немного народу, экипаж попался удобный, лошадь хорошая, ехали ходко, к редактору „Правды“ вернулось обычное его благодушное настроение, он сделался разговорчив…

— Представьте себе, они-таки проехали через Германию — чистая авантюра! Воображаю, какой вой поднимется в кадетской печати — завтра же, когда это выяснится для публики. Истинно, нужно быть Ильичом, чтобы на такое решиться.

— Как это им удалось?

— Понятия не имею! Увидимся с ними — узнаем.

Каменев помолчал. Потом засмеялся, вспомнив что-то весёлое:

— Вы, Фёдор Фёдорович, кажется, не встречались с Ильичом?

— Нет.

— Что ж, приготовьтесь: вас ожидают сюрпризы. Ильич вас поразит. Вам, писателю, особенно полезно будет с ним познакомиться. Вы интересуетесь, насколько я могу судить по вашим очеркам о Робеспьере и Бабефе, историческими персонажами подобного типа. Чего же лучше? Ильич — уникальный объект для изучения. Его плохо знают, — Каменев опять рассмеялся. — Сказать вам, как мы встретимся? Я имею в виду себя и его. Мы старые друзья, не виделись много лет. Конечно, обнимемся. Но первыми его словами, обращёнными ко мне, будет брань. Да, зубодробительная разносная критика. Бесцеремонная и бескомпромиссная.

Откинувшись на спинку сиденья, он весело смеялся, представляя себе, должно быть, эту сцену.

— Брань — первым делом!

— Почему брань? За что? — спросил Раскольников.

— Есть за что. С его, понятно, точки зрения, — с удовольствием продолжал Каменев, смеясь. — Во-первых, за последние статьи в „Правде“, в которых изложена позиция относительной поддержки Временного правительства. Это, разумеется, не может быть согласно с его позицией. Во-вторых, за то, что мы опубликовали лишь первое из его четырёх „Писем из далека“, и то с купюрами, остальные отложили.

— А почему отложили?

— Разве вы их не читали? По-моему, вы их читали в конторе „Правды“? — вопросительно уставился Каменев на Раскольникова.

— Читал.

— И что же, по-вашему, их можно было печатать? В том виде, в каком вы их читали? — Каменев с любопытством ждал ответа.

— Не знаю, — неуверенно заговорил Раскольников. — Мне показалось, что там развивается тема первого письма, не совсем, правда, понятно, куда автор клонит, к чему в конце концов придёт, но ведь обещано пятое письмо…

— Да вы смелее! Скажите прямо: ничего там не развивается. Текст напоминает бред помешанного, явно его писал человек в состоянии крайнего возбуждения, потерявший контроль над своими мыслями. В первом письме заявлено: преступно поддерживать буржуазное Временное правительство, которое не способно дать рабочим ни мира, ни хлеба, ни свободы, нужно переходить ко второму этапу революции, социалистическому. Хорошо. Кто с этим спорит? Но вопрос: как переходить? Обещано: об этом — в следующих письмах. И вместо внятных соображений о тактике перехода — на десятках страниц брань: в адрес Чхеидзе, Керенского, Скобелева, лакействующих перед буржуазией, разоблачение мирового империализма. Всего этого было довольно и в первом письме.

— Может быть, таким образом он движется к выводам, которые в пятом письме…

— Нет у него никаких выводов! — отрезал Каменев с раздражением. — Писал он эти письма в лихорадке, в первой реакции на газетные сообщения о революции в России. Читает газеты и обнаруживает поразительный факт противостояния

Временного правительства и Совета рабочих депутатов, тут же, естественно, возникает ассоциация с Парижской коммуной, появляется соблазн через Советы скакнуть в социализм, но как это сделать в условиях сегодняшней России — неизвестно… Он — не изобретатель идей. Изобретают другие — Плехановы, Мартовы. Но выбрать из ряда чужих идей какие-то элементы, скомпоновать из них нечто, по видимости примиряющее противоречия, и затем с фанатическим упорством добиваться признания своей правоты — в этом ему нет равных. Вот приедет, переругается со всеми, и смотришь, что-то из этого образуется, слепится какая-то линия. Ленинская линия! И все мы примем её и пойдём за ним. И вы, и я, многие. Многие! А почему?

Раскольников не мог понять, говорил Каменев серьёзно или ёрничал, и чувствовал себя неловко, но слушал с жадным вниманием, удивляясь, что так говорил об Ильиче один из ближайших его соратников.

— Потому, — продолжал Каменев, — что мы в критические минуты больше доверяем другим, чем себе, тем, кто больше нашего уверен в себе, не знает сомнений. Сомневающийся вождь — нонсенс. А Ильич — вождь. И об этом я ему сегодня же скажу. Скажу, что в его лице в Россию возвращается вождь партии, с которым мы, может быть, и дойдём до социализма, — неожиданно закончил свою странную филиппику Каменев, с довольной и вместе лукавой улыбкой посмотрев на Раскольникова, на жену, снова на Раскольникова…

Они уже подъезжали к вокзалу.

Площадь перед вокзалом по обыкновению была многолюдна, тем не менее, сразу бросились в глаза кучки людей с кумачовыми флагами и транспарантами, явно подошедшие для встречи эмигрантов представители заводов и воинских частей. Было ещё рано, и флаги и транспаранты не были развёрнуты.

…В Белоостров, пограничный пункт между Россией и Финляндией, прибыли уже в сумерках. На перроне — толпа рабочих с красными флагами и транспарантом: „Наш рабочий привет Ленину!“

Когда поезд с эмигрантами подошёл к перрону, эти рабочие обступили вагон, в котором ехал Ленин, не дали ему сойти на землю, подхватили его и на руках пронесли в зал вокзала.

В зале было тесно, шумно, не протолкаться. Окружённый рабочими, Ленин что-то говорил им. Раскольников и Каменев, протиснувшиеся в зал, слышали отдельные слова, обрывки фраз. Но смысл речи нетрудно было уловить: пора кончать империалистическую бойню, Временному правительству — никакой поддержки, с войной удастся покончить, когда рабочие возьмут власть в свои руки, нужно продолжать революцию, — да здравствует всемирная социалистическая революция!