Модест Колеров - Петр Струве. Революционер без масс [сборник]

В лице Бебеля уже отошёл в иной мир самый яркий выразитель социалистического революционизма среди практических деятелей социал-демократии. Он был таковым частью по своему темпераменту, частью по демагогическому чутью, присущему всякому политическому деятелю, имеющему дело с большими массами: такой деятель должен управлять своей толпой, подчиняясь ей, приспособляясь к её психологии. Но наступит — и не в очень отдалённом будущем — момент, когда и массы перестанут верить в то, во что вожди уже перестали верить или никогда не верили. Старая ортодоксальная догма окончательно станет набором выветрившихся фраз, потерявших живую силу.

Смерть Бебеля есть, конечно, внешний факт, но этот внешний факт совпадает с неудержимым внутренним процессом разложения той традиционной социал-демократической догмы, которую Бебель когда-то воспринял как живую веру и которую он в качестве практического деятеля вынужден был и отстаивать, и разрушать. Отстаивать, ибо догма есть идейная спайка партии; разрушать, ибо она означает идейные путы для практической работы, в которой — призвание и оправдание большой политической партии.

Бебель всей своей жизнью и деятельностью выражал и изображал присущее социал-демократии колебание между сектантским догматизмом и практической подвижностью, доходящей до эластичности. В его наружности даже характерно проступало это смешение упрямства и гибкости. В его фигуре была какая-то элегантная подвижность и в то же время в форме рта, в некрасиво выдвигавшихся вперёд зубах было что-то упрямое, почти жестокое и хищное. Этими двумя чертами Бебель физически и в то же время духовно неотразимо производил впечатление красивой и сильной «кошки».

Однако тот, кто видел Бебеля в рейхстаге, где и враги почтительно прислушивались к его кипучему и в то же время всегда содержательному красноречию, или в народных собраниях, в которых сотни и даже тысячи рабочих, как характерно выражаются немцы, «висели на его устах», беспощадно обличавших «буржуазное общество», — тот не мог не ощутить, что этот подвижный человек, со страстью сеявший семена жестокой вражды, наполнявшей его существо, всей душой предан великой идее и что эта одержимость великой идеей просветляет и поднимает всю его личность.

Культурное и политическое состояние России отличается многими своеобразиями, делающими его подчас непонятным для иностранцев и даже для нас самих, поскольку мы привыкли рассуждать в формулах, вычеканенных для употребления «вообще». Особенностью политического состояния современной России является совершенно особое соотношение между властью и населением. Это соотношение может быть понято только исторически. В течение ряда столетий власть шла впереди населения, и образованные элементы страны почти исчерпывались органами власти и с ними сливались. Русский абсолютизм конца XVII и XVIII ст. был не только «просвещённым» — он практически воплощал в стране всё просвещение. XIX век внёс постепенно в это положение вещей огромную перемену. Просвещение, образованность, интеллигенция отделились от власти и стали вести самостоятельное существование. Это произошло не сразу и не совсем. Материально такое отделение даже невозможно, его никогда не было и его никогда не будет. Морально же такое отделение происходило в течение всего XIX века с неуклонностью какого-то геологического процесса, совершающегося путём отложений и сдвигов. Горсточка интеллигенции обозначилась в конце ХVIII и начале XIX века как некая величина и сила, переставшая быть просто органом и орудием власти. Постепенно эта горсточка росла. Но всё-таки до 1904–1906 гг. ей для того, чтобы соприкоснуться с населением или народом, нужно было в него «ходить». Это выражение весьма характерно: отделившаяся от власти интеллигенция не соединилась ещё химически с народом. Будучи материально, бытовым, социальным образом связана с властью, она от неё морально и духовно всё больше и больше отпадала. Она протягивала руки к народу, но между нею и им оставалась какая-то пропасть отъединённости. Если население не верило властям, то оно верило во власть, и в борьбе интеллигенции с властью было, хотя и пассивно, на стороне последней.

В 1904–1906 гг. произошёл великий перелом, который состоял в том, что интеллигенция в некоторых отношениях химически соединилась с народом. Поскольку это произошло, — а мы дальше именно и затронем вопрос, в какой мере это произошло, — собственно интеллигенция даже перестала существовать как нечто обособленное. У нас до сих пор не понимают всего исторического значения этого переворота. Совершенно неверно, что в 1905 г. произошли только политические «перемены». И даже наоборот, именно в политическом отношении изменения, происшедшие в России в эту эпоху были наименее радикальными. Миросозерцание и правосознание народ изменились глубже, чем политическое устройство страны, чем её государственное право. Власть до этой эпохи имела дело с кучкой или кучками интеллигенции, ей враждебной, и с народом, которому и власть и интеллигенция были одинаково культурно чужды, но который своим миросозерцанием пассивно поддерживал власть, а от интеллигенции отталкивался.

Теперь положение совершенно изменилось: между интеллигенцией и народом произошло в некоторых отношениях прямо-таки химическое соединение, а былое пассивное содружество власти и народа рушилось, потому что пало совершенно то миросозерцание народа, на котором оно держалось. Власть духовно отрезана и от интеллигенции и от народа, т. е. от широких масс населения. Сверху поощряемый антисемитизм, национализм и т. п. представляют лишь идеологические суррогаты былой непосредственной связи, которая существовала между властью и верившим в неё народом.

Это неестественное положение власти в безвоздушном пространстве чрезвычайно опасно и для власти, и для страны. Оно опасно потому, что, как показывает именно современное положение вещей, эпоха 1907–1913 гг. — эпоха так называемого «успокоения» — была потеряна в смысле органического укрепления власти. В 1907 г., когда в «революции» окончательно обозначилось отъединение народа и власти и определилось химическое соединение народа и интеллигенции, могла быть сделана попытка укрепить власть на «средних» элементах страны, которые нужно было организовать и сплотить в силу лояльным приобщением их в властвованию в стране. В этом было историческое призвание Столыпина и тех общественных элементов, которые шли под флагом октябризма.