Елена Соломински - Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

Там, в его квартире, еженедельно собирались все наиболее живые, интересные люди города, впрочем – не очень богатого такими людьми. У него бывали все, начиная с председателя Окружного суда Анненкова, потомка декабриста, великого умника и «джентльмена», включая марксистов, сотрудников «Самарского Вестника» и сотрудников враждебной «Вестнику» «Самарской Газеты», – враждебной, кажется, не столь «идеологически», как по силе конкуренции. Бывали адвокаты-либералы и молодые люди неопределенного рода занятий, но очень преступных мыслей и намерений. Странно было встречать таких людей «вольными» гостями судебного следователя, тем более странно, что они отнюдь не скрывали ни мыслей, ни намерений своих.

Когда появлялся новый гость, хозяева не знакомили его со своими друзьями, и новичок никого не беспокоил, все были уверены, что плохой человек не придет к Якову Тейтелю. Царила безграничная свобода слова. Тейтель сам был пламенным полемистом и, случалось, даже топал ногами на совопросника. Красный весь, седые курчавые волосы яростно дыбятся, белые усы грозно ощетинились, даже пуговицы на мундире шевелятся. Но это никого не пугало, потому что прекрасные глаза Якова Львовича сияли веселой и любовной улыбкой.

Самоотверженно гостеприимные хозяева Яков Львович и Екатерина Дмитриевна 868, супруга его, ставили на огромный стол огромное блюдо мяса, зажаренного с картофелем, публика насыщалась, пила пиво, а иногда густо лиловое, должно быть кавказское, вино, обладавшее привкусом марганцево-кислого калия; на белом это вино оставляло несмываемые пятна, но на головы почти не действовало.

Покушав, гости начинали словесный бой. Впрочем, бои начинались и во время процесса насыщения.

У Тейтеля я и познакомился с Николаем Георгиевичем Михайловским-Гариным.

Большая политическая катастрофа, одна из грознейших во всемирной истории, выкинула за пределы России сотни тысяч граждан, в том числе и десятки тысяч евреев. Не только от материальной нужды и разорения, ушли эти люди, но и от гнета над совестью, от политической инквизиции, от духовного рабства, уродующего в особенности душу молодежи. Тысячи вырвавшихся из советского Содома очутились в Берлине, между ними много высокоинтеллигентных лиц, занимавших видное общественное положение в русско-еврейском обществе. Многие беженские семейства сразу оказались в когтях суровой нужды в стране перепроизводства интеллигентных работников. Тогда десять лет тому назад, странники с Востока организовались в союз взаимопомощи, Союз русских евреев, душою которого сделался человек редкой души, судья-гуманист, Яков Львович Тейтель.

В течение десяти лет Союз русских евреев направлял все усилия, чтобы поддерживать сотни нуждающихся семейств, дать им возможность воспитывать детей и подготовить таким образом кадры полезных тружеников для лучшего будущего. Создатель Союза стучался во все двери филантропов Европы, будил совесть имущих и спокойных, напоминая им о судьбах тех, которые еще недавно были имущими и помогали другим. Много добра было сделано за эти десять лет, но эпоха изгнания еще длится и не видно ей конца. А между тем и в Германии наступили тяжелые времена: экономический кризис, небывалая безработица, отчаяние масс…

В этот момент стоит перед нами восьмидесятилетний старец, еще неутомимый в подвиге организации помощи, и его детище, десятилетний Союз. В середине января этого года совпадают юбилеи создателя – и его творения. Ознаменуем же этот двойной юбилей человеколюбия достойным образом: созданием Фонда Помощи, который носил бы имя того, кто организовал дело помощи в один из самых трагических моментов еврейской истории. От этого момента и сама организация получает исторический характер. Будущие поколения еще долго будут рассказывать о скорбном пути русско-еврейской эмиграции и о том, как старейшина ее метался по Европе, стучался в сердца людей и, современный Диоген, говорил: человека ищу. Найдутся ли искомые люди?

Приезжает он каждый раз утомленный, похудевший, молчаливый от невероятной в его годы усталости, от пережитого им в его встречах с нуждой и горем родных братьев, как он всегда называясь обездоленных русских беженцев, а может быть и от встреч с «неоскудневшими руками», которые он неутомимо разыскивает.

Но чуть ли не со второго дня после прибытия на Ривьеру в нем пробуждается невероятная жажда жизни, стремление к природе, к людям, к движению. Скорее на солнце, к морю, на бульвар, всюду, где много людей, где жизнь бьет ключом! И не проходит и недели, как усталость сняло рукой, глаза снова зажглись огнем, осанка выпрямилась, и проснулся человек!

Да, это поразительный человек в повседневной жизни. Своего возраста он замечает, не чувствует, да и не замечать, не чувствовать не хочет. Не раз приходится уговаривать его не предпринимать той или иной прогулки, могущей и более молодого человека подвергнуть неприятным последствиям для здоровья. Правда, его податливость безгранична, он никогда не протестует, не настаивает, сразу повинуясь вещаниям. За то, бывало, предпочитая вернуться пешком домой, после утомительной прогулки, и не прибегнуть к помощи трамвая, он с улыбкой просит не говорить дома, что он вернулся пешком. А дома, поужинавши, снова предлагает выйти погулять, забыв про усталость.

С раннего утра, едва успев встать и позавтракать, он берется за газеты. Не за одну, нет. Пять-шесть газет в день – это его минимум. Часами слушает он перевод статей из иностранных газет, а русские газеты разных направлений читает сам. Все происходящее во внешней политике интересует его в огромной степени. С неослабевающим интересом следит он за внутренней жизнью Франции, за борьбой властей. Нужно ли говорить о том, что его сердцу ближе все, что касается жизни евреев в Германии. В нескольких немецких газетах, как зарубежных, так и германских, он со своим секретарем тщательно отыскивает все, что характеризует жизнь многострадального народа.

Жажда к газетам у Якова Львовича безграничная. Стоит кому-либо заикнуться об интересной статье, появившейся в какой-нибудь французской газете, как немедленно дается поручение купить этот номер. Ко всякому мнению в области политики он внимательно прислушивается, часто высказывает свое суждение, не тратя лишних слов, подчас оставляя собеседника в задумчивости.

Голоса своего он никогда не повышает. Спокойствие его легендарно. Никогда он не сердится, и его спокойствие невольно заражает присутствующих, заставляя их избегать крепких выражений. Помнится, как-то во время разговора о каком-то субъекте низменного пошиба, у кого-то вырвалось выражение «мерзавец» Спокойно, не повышая голоса, Яков Львович сказал, обращаясь к говорящему: «Зачем ругаться?», и испытывающее посмотрел на него. И невольно, в присутствии этого редкого своей духовной красотой старца, глотаешь резкие слова, готовые вырваться.