Елена Соломински - Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

На этих же вечерах я познакомился с приобретшим впоследствии известность Михаилом Осиповичем Меньшиковым, будущим столпом газеты «Новое время» 293Это было в 1880, 1884, 1885 годах. Меньшиков носил тогда форму мичмана, был большим поклонником Льва Николаевича Толстого. Интересовался «мужиком». С литературных вечеров Гайдебурова мы с Меньшиковым вместе возвращались, так как жили в одном районе. Шли пешком и всю дорогу беседовали. Любил он расспрашивать о бытовых крестьянских делах. О евреях отзывался очень корректно, ничего антисемитского в его суждениях не было. Напротив, интересовался деятельностью евреев в Самаре и признавал пользу последних в торгово-промышленной области. Меньшиков любил больше слушать, чем говорить, а говорил он тихо, медленно и мягко.

Мы расстались, когда он ушел после смерти Гайдебурова из «Недели» к Суворину 294, в «Новое время», и сделал быстрый скачок вправо. Стал проводником самых человеконенавистнических идей. Всё еврейское, как худое, так и хорошее (впрочем, хорошего он, кажется, за евреями ничего не признавал), беспощадно осуждал, и, можно сказать, на его фельетонах воспиталось много специфических общественных деятелей.

Не виделся я с ним в течение чуть ли не десяти лет. В 1902 году, будучи в Петербурге, зашел к Анатолию Федоровичу Кони. При мне пришел туда и Меньшиков. Я еле-еле его узнал. Вместо мичманской тужурки на нем был длинный довольно поношенный черный сюртук. Он облысел. Кони хотел нас познакомить, но мы оба сказали: «Мы знакомы». Обратившись к Меньшикову, я сказал:

– Как вы изменились, Михаил Осипович! Какая перемена с тех пор, как я вас видел в редакции «Недели»!

Я имел в виду исключительно перемену его наружности. Меньшиков, должно быть, понял иначе, счел, что я намекаю на перемену его образа мыслей и на сотрудничество его в «Новом времени». Он что-то пробормотал в ответ и тут же удалился.

От Кони мы вышли вместе с Евреиновым, управлявшим короткое время Министерством путей сообщения, человеком либерального образа мыслей. Дорогой Евреинов мне сказал:

– Однако, вы очень сконфузили Меньшикова.

Редакционные вечера «Недели» были весьма интересны. Постоянными посетителями этих вечеров были, между прочим, А. Ф. Кони, П. И. Вейнберг, Н. С. Таганцев, поэт Случевский 295, артисты и другие. Кони, Вейнберг и Случевский перекидывались импровизированными юмористическими стихами.

Кстати, раз я упомянул о столпе «Нового времени» Меньшикове, мне хочется упомянуть и о другом сотруднике той же газеты, Василии Васильевиче Розанове. С ним я познакомился у сестры Николая Георгиевича Михайловского, Слободинской. Гарин-Михайловский нарочно завел разговор о евреях, желая вызвать, как он выразился впоследствии, Розанова на поединок. Но тот произвел на меня впечатление, какого я не ожидал. Ярый антисемит на столбцах «Нового времени», он тогда, в доме Слободинских, по еврейскому вопросу высказывал крайне корректные взгляды на историческую роль евреев в настоящее время, а также и в будущем. Ни малейшей злобы, никакой вражды по отношению к евреям не наблюдалось. Но чувствовалось какое-то философское, оригинальное мировоззрение.

– Евреи, – говорил он, – дали христианство, они еще много хорошего дадут.

Держал он себя скромно, говорил просто и, в общем, производил очень хорошее впечатление.

От сотрудников «Нового времени» мне приятно перейти к двум другим литераторам: к Глебу Ивановичу Успенскому и Николаю Николаевичу Златовратскому 296Их имена теперь забываются, а для нас это были символы чистой любви к народу.

Успенский жил в конце 1870-х и в начале 1880-х со своей семьей в селе Сколькове Богдановской волости Самарского уезда, у известного мецената Сибирякова, владельца этого имения. Глеб Иванович и жена его всё время отдавали крестьянам. Открыли кооперативную лавку, сберегательную кассу, очень были любимы населением. Но власти крайне подозрительно к ним относились. Все эти сближения с народом, беседы с ним очень не нравились администрации, и Успенского часто беспокоили обысками и допросами. Знакомство с ними считалось предосудительным и аттестовывалось как неблагонадёжность политическая.

Богдановская волость не входила в мой следственный участок, но как-то раз, за болезнью местного судебного следователя, я, исполняя его обязанности, приехал в село Скольково вместе с уездным врачом Василием Ивановичем Поповым. Там найдено было тело неизвестного человека с признаками насильственной смерти. Вскрытие мертвого тела произвело сенсацию в селе. Почти всё село собралось, как на какое-то интересное зрелище. Когда мы готовились приступить к вскрытию, мне сказали, что в толпе находится Глеб Иванович Успенский. Я подошел, познакомился с ним. Он изъявил желание подробнее узнать о деле и присутствовать при вскрытии в качестве понятого. Очень добросовестно отнесся к этим обязанностям, интересовался малейшими подробностями вскрытия, подписал протокол. После вскрытия мы с Василием Ивановичем пошли к Успенскому, по его приглашению. Жены его тогда в Сколькове не было. Мы много говорили с ним о крестьянской жизни, о нравах местного населения.

Николай Николаевич Златовратский, автор повести «Золотые сердца», сам был золотое сердце. В своих беседах и частных разговорах он всегда затрагивал крестьянский вопрос. Очень любил «нутро» русского крестьянина, и если в его произведениях идеализация мужика отдает иногда некоторой слащавостью, то в беседах с ним чувствовалось его глубокое, любовное отношение к простому человеку, к мужику-пахарю.

Он был высокого мнения о крестьянах – присяжных заседателях. С евреями Николай Николаевич мало был знаком, но, как народник, преклонялся перед народом как таковым, считая, что каждый народ несет в себе искру божью и является источником правды и истины.

В Самару он приезжал каждое лето, по дороге на кумысно-лечебные курорты. Вообще любил путешествовать по Волге, ездил часто в четвертом классе, на палубе, любил заводить знакомство с «народом».

Николай Николаевич останавливался у нас на неделю и дольше. Он был среднего роста, с большой бородой. Носил длинное пальто, всегда изрядно поношенное, наглухо застегнутое, а на голове шляпу поповского образца, с широкими полями. Издали его принимали за сельского священника или дьякона. Это сходство причиняло ему иногда неприятности. Как-то раз, когда Златовратский гостил у меня, мне нужно было экстренно отправиться в село Дубовый Умет, в сорока верстах от Самары. Николай Николаевич попросил взять его с собою, я, конечно, согласился, и мы поехали. Когда приехали в это село, в нем был базар, много приезжих. Я поехал на въезжую квартиру, а мой спутник сказал, что пойдет на базар, «народ» смотреть. Едва он успел показаться на базаре, как к нему подошли сотские, чтобы арестовать. Приняли его за беглого попа-расстригу, разыскиваемого духовной консисторией. На заявление Златовратского, что он приехал с судебным следователем, ответили: