Луи-Адольф Тьер - История Французской революции. Том 3 [litres]

Сверх того, директоры желали поставить во главе министерства иностранных дел другое лицо: это был Талейран. Увлекающийся ум госпожи де Сталь почувствовал особое расположение к холодному, остроумному и глубокому уму Талейрана. Она способствовала его близости с Бенжаменом Констаном, последнему же поручила познакомить его с Баррасом. Талейран сумел расположить к себе Барраса, и сумел бы это сделать и с более проницательной личностью. Будучи представлен Баррасом Ларевельеру, он смог понравиться честному человеку так же, как понравился «пропащему». Талейран всем показался человеком весьма достойным сожаления: ненавистный эмиграции как сторонник революции, непризнанный патриотами как бывший аристократ, он казался жертвой одновременно и своих убеждений, и своего происхождения. Решено было, что его назначат министром иностранных дел. Тщеславие директоров было польщено возможностью привязать к себе такого сильного человека; кроме того, они поступали дальновидно, вверяя иностранные дела человеку просвещенному, ловкому и имевшему личные связи со всей европейской дипломатией.

Оставались Рамель, министр финансов, и Мерлен из Дуэ, министр юстиции, ненавистные роялистам больше, чем все прочие вместе взятые, но исполнявшие свои обязанности столь же ревностно, сколь и талантливо. Три директора ни в коем случае не хотели заменять их.

Во всяком государстве с представительными учреждениями, монархия это или республика, правительство выказывает свой дух и направление посредством назначения министров. Партии волнуются по этому поводу столько же в своих политических интересах, сколько и из честолюбия. Но если между партиями имеется такая, которая желает большего, чем изменение направления правительства, и которая стремится к ниспровержению существующего порядка, то, опасаясь примирения, она желает иного, чем смены министров, мало вмешивается в этот процесс, а если и вмешивается, то для того, чтобы ему воспрепятствовать. Пишегрю и клуб Клиши, посвященные в тайну заговора, мало интересовались переменами в составе правительства, однако искали объяснений по этому поводу у Карно. Но это было скорее предлогом разузнать его тайные намерения, чем достичь какого-нибудь результата. Отвечая членам клуба, делавшим ему предложения, Карно откровенно и письменно высказал свои намерения. Он выразился в том духе, что скорее погибнет, чем допустит помехи Конституции или обесчестит учрежденные ею власти. Тем, кто хотел выяснить, что у него на уме, оставалось говорить только о конституционных планах, то есть об изменениях в правительстве.

Что до конституционалистов и тех членов клуба Клиши, которые были менее втянуты в интригу, то они искренне хотели добиться правительственного переворота и на нем остановиться. Эти последние группировались вокруг Карно. Названные уже члены советов Тронсон де Кудре, Лакюэ, Дюма, Тибодо, Понтекулан, Симеон, Эмери и другие беседовали с Карно и Бартелеми и обсуждали перемены, которые предстояли в правительстве. Они хотели заменить главным образом двух министров – Мерлена, министра юстиции, и Рамеля, министра финансов. Нападая преимущественно на финансовую систему, они и были вооружены против министра финансов более, чем против кого-либо другого. Они требовали также отставки Трюге и Шарля Делакруа. Естественно, они желали удержать Кошона, Петье и Бенезека.

Обоих директоров, Карно и Бартелеми, было нетрудно убедить. Слабохарактерный Бартелеми не имел личного мнения; Карно видел, что его друзья удерживаются в правительстве, все враги должны были быть удалены. Но не так-то легко было заставить директоров принять план, удобно составленный в конституционных кружках: они уже приняли решение и хотели уволить именно тех, кого конституционалисты хотели удержать.

Карно, не знавший об установившемся между его тремя товарищами Ревбелем, Ларевельером и Баррасом согласии, а также и о той связующей роли, которую играл в этом Ларевельер, надеялся, что последнего будет легко отделить от остальных. Он посоветовал конституционалистам обратиться к нему и попытаться склонить к своим взглядам. Те отправились к Ларевельеру и под умеренностью нашли в нем непоколебимую решимость. Ларевельер, подобно всем своим современникам, мало привыкший к тактике представительных правительств, не думал, чтобы можно было переговариваться о выборе министров. «Занимайтесь своим делом, – сказал он депутатам, – издавайте законы. Предоставьте нам нашу обязанность – выбирать должностных лиц. Мы должны руководствоваться в нашем выборе совестью и мнением о достоинстве личности, но никак не требованиями партий». Он не знал еще, да и никто не знал тогда, что правительство служит представителем известных влияний, что эти влияния представляют существующие партии, что избрание того или другого министра служит гарантией того, какое направление могут принять дела, а потому оно и может сделаться предметом переговоров. Ларевельер имел и другое основание отказаться от сделки: он был убежден, что он сам и его друг Ревбель в своих желаниях и голосовании руководствуются исключительно благом страны, что большинство Директории, каковы бы ни были их личные взгляды, также волнует только это; что если в финансах и встречаются злоупотребления подчиненных лиц, то финансы в целом управляются честным образом и настолько менее дурно, насколько это позволяют обстоятельства; что в политике Директория не имеет никакого личного честолюбия и никогда не старается расширить прерогативы своей власти; что, ведя войну, она имеет целью мир скорый, но в то же время почетный и славный. И потому Ларевельер не мог понять и допустить упреки, обращенные к Директории. В клубе Клиши он видел лишь коварных заговорщиков, в конституционалистах – лишь обманутые и оскорбленные самолюбия.

Впрочем, предложения конституционалистов не имели под собой прочной основы. Три вступивших в коалицию директора желали образования однородного правительства, дабы поразить роялистскую фракцию; конституционалисты, напротив, желали правительства совсем другого, чем то, какое нужно было Директории в минуту нешуточной опасности; в вознаграждение за это они могли доставить ей лишь свои немногочисленные голоса, да и теми не обязывались вперед ни по одному вопросу. Итак, союз с ними не представлял Директории никаких прочных выгод. Ларевельер ничем не удовлетворил их. Чтобы склонить последнего на свою сторону, они выбрали геолога Фужаса де Сен-Фона, с которым Ларевельера сближала общность склонностей и занятий; но и это не привело ни к чему. Ларевельер кончил тем, что сказал: «В тот день, когда вы нападете на нас, вы встретите нас готовыми. Мы вас убьем, но только политически. Вы хотите нашей крови, но ваша кровь не будет пролита, вы будете только лишены возможности вредить нам».