Луи-Адольф Тьер - История Французской революции. Том 2 [litres]

У них был тайный глава, о котором мы уже упоминали, – некто Пюизе, бывший член Учредительного собрания. После 10 августа он уехал в Нормандию, участвовал в федералистском восстании и после поражения при Верноне укрылся в Бретани. К большому уму, к редкой способности собирать элементы партии он присоединял крайнюю умственную и телесную энергичность и большое честолюбие. Его поразило положение Бретани как полуострова, значительное протяжение ее берегов, своеобразие края, покрытого лесами, горами, непроходимыми потоками; еще больше поразили его первобытные обычаи обитателей, говоривших на чужом языке, поэтому лишенных возможности общения с жителями остальной Франции, всецело подчиненных влиянию духовенства и втрое или вчетверо более многочисленных, чем вандейцы.

На основании всех этих данных Пюизе возымел мысль подготовить в Бретани восстание гораздо более страшное, чем то, вождями которого были такие люди, как Кателино, д’Эльбе, Боншан, Лескюр или Ларошжаклен. Соседство с Англией, удобные пункты, каковыми представлялись острова Гернси и Джерси, внушили Пюизе мысль привлечь Сент-Джеймский кабинет к участию в его планах. Ему не хотелось, чтобы энергия края тратилась на мелкие бесполезные разбои, и он старался организовать всё так, чтобы держать весь край в своих руках. С помощью духовенства Пюизе распорядился завербовать всех людей, способных носить оружие, и внести их в реестры, открытые во всех приходах. Каждый приход образовал группу, каждый округ – отряд; все отряды образовали четыре главных батальона: Морбиганский, Финистерский, Кот-дю-Нор и Иль-и-Вилен. А всеми этими батальонами управлял центральный комитет, представлявший собой верховную власть края.

Пюизе председательствовал в этом комитете в качестве главнокомандующего, а посредством этих разветвленных отрядов рассылал свои приказания по всему краю. Он советовал, впредь до осуществления его обширных замыслов, совершать как можно меньше враждебных действий, чтобы не привлечь в Бретань слишком много войск, удовольствоваться тем, чтобы собирать военные припасы и чинить помехи доставлению продовольствия в города. Но шуаны вовсе не годились для замышляемой общей войны, а продолжали разбойничать врассыпную, как кому было выгоднее и приходилось больше по вкусу. Пюизе между тем спешил довершить начатое дело и намеревался, лишь только окончательно организует свою партию, отправиться в Лондон и там открыть переговоры с английским правительством и французскими принцами.

Как мы видели в предыдущей кампании, вандейцы еще не входили в сообщение с иностранцами. К ним от эмиграции был прислан некто де Тентеньяк, уполномоченный посмотреть, кто они, сколько их, какие у них цели, и предложить оружие и помощь, если шуаны завладеют каким-нибудь портом. Это-то и заставило их прийти в Гранвиль и решиться на столь несчастливо закончившуюся попытку. Эскадра лорда Мойры, понапрасну крейсировавшая близ берегов, увезла в Голландию помощь, назначавшуюся вандейцам. Пюизе надеялся вызвать еще одну экспедицию и договориться с принцами, которые до сих пор еще ничем не поощрили роялистов, воевавших за них во Франции, ничем не выказывали им даже признательности.

Принцы, со своей стороны, мало надеясь на поддержку иностранных держав, начинали обращать взоры на своих приверженцев во Франции. Несколько старых вельмож, несколько старых друзей последовали за графом Прованским, который, провозгласив себя регентом, жил в Вероне с тех пор, как на Рейне стало жить невозможно. Принц Конде, храбрый, но не очень сообразительный, продолжал собирать на Верхнем Рейне всех желающих сражаться. Граф д’Артуа путешествовал со свитой из блестящей и знатной молодежи и заехал даже в Санкт-Петербург, где императрица Екатерина торжественно приняла его, подарила фрегат, миллион деньгами, шпагу и отдала храброго графа Вобана, чтобы он помог графу д’Артуа применить все эти дары в деле. Кроме того, она обещала графу более действенную помощь, лишь только он высадится в Вандее. Высадки, однако, не последовало, и граф д’Артуа возвратился в Голландию, в главную квартиру герцога Йоркского.

Положение трех французских принцев было далеко не блестящим и не счастливым. Австрия, Пруссия и Англия не признали регента, потому что признание другого, а не действительно существующего государя равнялось бы вмешательству во внутренние дела Франции, чего ни одна держава не хотела брать на себя открыто. Особенно теперь, будучи побиты, все державы делали вид, будто взялись за оружие исключительно ради собственной безопасности. Признание регента к тому же представляло еще одно большое неудобство: это значило обязаться не заключать мира иначе как после низвержения Республики, а на это низвержение уже не слишком рассчитывали.

Пока же державы терпели у себя агентов принцев, но не признавали за ними гласного титула и прав.

Герцог д’Аркур в Лондоне, герцог Гавр в Мадриде, герцог Полиньяк в Вене передавали ноты, которые едва прочитывались и не пользовались вниманием; агенты эти стали, скорее, посредниками в весьма редкой помощи, оказываемой эмигрантам, нежели послами признанной державы. Зато при трех эмигрантских дворах господствовало крайнее неудовольствие союзными державами. Эмигранты начинали понимать, что всё это благородное усердие коалиции в отношении дела монархии скрывало сильнейшую ненависть к Франции. Австрия, водрузив свое знамя на крепостях Валансьена и Конде, лишь вызвала, по мнению эмигрантов, решительный порыв патриотизма. Пруссия, мирные склонности которой более не составляли тайны, изменяла всем своим обязательствам. Питт, относившийся к эмигрантам наиболее пренебрежительно из всех союзников, был им всех ненавистнее. Его называли не иначе как коварный англичанин и говорили, что надо брать у него деньги, а затем обманывать его где только можно. Эмигранты находили, что рассчитывать можно на одну только Испанию, что лишь она поступает как верная родственница и искренняя союзница.

Эти три маленьких эмигрантских двора, так плохо ладившие с державами, и между собою ладили не лучше. Вялый веронский двор отдавал эмигрантам приказы, которых никто не слушал, делал кабинетам сообщения, которым никто не внимал, относился с недоверием к двум другим дворам, ревновал к деятельной роли принца Конде на Рейне, к уважению, которым он пользовался у кабинетов вследствие своей храбрости, и даже завидовал путешествиям графа д’Артуа по Европе. Принц Конде, со своей стороны, не хотел знать ни о каких планах и выказывал мало уважения к обоим не сражающимся дворам. Наконец, маленький двор, собравшийся в Арнеме, сторонился и той жизни, которая велась на Рейне, и высшей власти, которой надо было подчиняться в Европе, и укрывался в английской Генеральной квартире под предлогом составления замыслов против Франции.