Андрей Богданов - Повседневная жизнь Древней Руси

Византийская империя, куда ежегодно отправлялись русские купцы, время от времени — отряды воинов-наемников и очень редко — разбойничьи рати, виделась древнерусскому сказителю X века и летописцам XI–XII веков как некое сказочное царство. Так она представляется и современному читателю. Это миф, сложившийся не только в русской, но во всей европейской историографии. Дело в том, что реальное восприятие Византии было оскорбительно для самосознания народов, веками прозябавших в варварстве рядом с государством, цивилизационно относившимся к другой эпохе.

Судите сами. Могли ли потомки варваров, захвативших и разграбивших западную часть Римской империи, но считающих себя наследниками римской и в целом античной средиземноморской цивилизации, признать, что восточная половина империи устояла и процветала многие века?! Само название Византия, по старому, доимперскому имени Константинополя — Византий, утвердилось в западной историографии как отрицание того факта, что речь идет о Восточной Римской империи, по-гречески Βασιλεια 'Ρωμαιων (Василия Ромèон) — Царство римлян. Отрицание это было старательно наполнено ложными представлениями, рисующими Византию как восточную сатрапию, а не наследницу римской культуры и права. После того как через сто лет после Ольги, в 1054 году, римский папа Лев IX получил отказ восточных патриархов на его странные претензии быть главой всего христианства и непогрешимым наместником Бога на земле, отрицание ортодоксальной, не принявшей папскую ересь Византии приобрело и религиозный характер.

Строители варварского мира, с правом, основанным на силе, принципиально не принимали идею правового и социально ориентированного государства, в которое превратилось Царство римлян ко временам Ольги. Славяне, хотя и оставшиеся в большинстве в лоне православия, тоже отрицали империю как чудовищный бюрократический механизм, своим бездушием сводящий на нет лежащую в его основе идею равной защиты всех подданных. Да и мы, современные историки, не без восторга описываем сокрушительный натиск славян на империю в VI веке. Забывая, что в итоге наши варварские предки были приняты в ней как добрые подданные и получили не только земли, но все права и блага римской цивилизации, став в сообществе цивилизованных народов не последними людьми.

Пышные одеяния, сложные церемонии, непонятные византийские чины и функции развитого административного аппарата, наконец, сочинения византийских либералов, жестко и остроумно порицавших порядки империи и искавших нравственные образцы в неведомом ими мире варваров, — все это помогает современным историкам укреплять в сознании читателя тот образ, который сложился в сознании наших далеких предков.

В варварах, конечно, говорила обида, заставлявшая их, как мы видели в русских летописях, превращать мирное посольство к богатым и отвратительно снисходительным ромеям в победоносный разбойничий набег с прибитием княжеского щита на врата Царьграда. Мы не можем не гордиться за своих предков. Но объективности ради должны понимать, что их рассказы об отношениях с Царством римлян отражают их собственное мировоззрение гораздо больше, чем реальную ситуацию. Предки не смогли понять даже родную им княгиню Ольгу, которая сумела разобраться в хитросплетениях имперской организации и стала едва ли не самым успешным дипломатом в истории сношений варваров с ромеями.

Рассказ Древнейшего сказания о посольстве Ольги в Царьград лучше всего передает Начальный свод. В «Повести временных лет», составитель которой обычно стремился расширить повествование, текст о мирной победе женщины над византийцами, в войне против которых не преуспел князь Игорь, был сокращен. И дружинников, передававших друг другу рассказы о княгине, и летописцев, оставивших эти рассказы в истории, деятельность Ольги несколько смущала. Естественно, что они понимали ее победы и оценивали их на свой, мужской и весьма брутальный вкус.

«Пошла Ольга в греки, — поведал нам сказитель, — и пришла в Цесарьград. И был тогда цесарь именем Цимисхий».

Иоанн I Цимисхий, в переводе с его родного армянского «Иван Карлик», — император Византии (968–976) и главный военный противник сына Ольги Святослава, — был очень, даже чересчур хорошо знаком русской дружине. Выдвинувшись как отважный полководец, а затем еще более мужественный любовник жены императора Никифора Фоки, он по ее воле убил своего старого командира и друга, но, заняв престол, сумел справиться с жесточайшим социальным и военным кризисом в империи. Для Руси это означало поражение в войне с ромеями и гибель Святослава. Поэтому прозвище Цимисхия и заслонило целую череду императоров в глазах наших летописцев — и в Начальном своде (по Новгородской I летописи), и в большинстве списков «Повести временных лет». Только в Ипатьевском своде имя императора приведено точно: «и бе тогда цесарем Коснянтин, сын Леонтов». Действительно, посольство Ольги принимал император Македонской династии Константин VII Багрянородный (фактически царствовал в 945–959), сын императора Льва VI Мудрого и его незаконной четвертой жены Зои Черноокой (Карбонопсины). Он был прекрасным администратором и человеком ученым, но не военным, и потому дружинникам и летописцам был неинтересен.

Неинтересны были им и административные проблемы, которые пришлось, по прибытии в гавань Константинополя, решить княгине Ольге. В Начальном своде остались следы текста, говорящего нам, что в Древнейшем сказании после имени цесаря шел рассказ о долгой борьбе Ольги за прием у императора. Не то чтобы имперские чиновники не любили пришельцев или ждали взятку: они просто не знали, по какому протоколу принимать русскую даму. Конечно, ее пустили бы в Царьград, разместили со всеми удобствами, включая баню, дали подарки, предоставили гида и разрешили торговать. Не только закрепленные в договорах права русских, но и узаконенные в Кодексе Юстиниана права женщин не оспаривались. Империя вообще жила по закону.

Но доклад об Ольге императору требовал оснований. Вдова русского князя, по-ромейски архонта, по аналогии с империей имела властные полномочия. В Константинополе, в отличие от полудикой тогда Европы, императрица даже венчалась на царство перед тем, как выйти замуж за императора, и в случае его смерти определяла судьбу трона. Это снимало все вопросы о ее происхождении. Здесь надо напомнить, что восхождение на трон империи вообще не было ограничено династией, национальностью, социальным происхождением и родом службы. Августейшим императором и василевсом мог стать даже крестьянин; такие случаи действительно были. Повторяю: Восточная Римская империя была государством совершенно иной стадии развития, чем европейские государства, стремившиеся еще только достичь наследственной передачи власти без обычной резни. Элегантность использования яда и кинжала без социальных ограничений была им все еще недоступна.