Владимир Никишин - Олимпийские игры в политике, повседневной жизни и культуре. От античности до современности

Исследователи давно обратили внимание на связь между изменениями в составе, порядке комплектования и характере деятельности распорядителей Игр, с одной стороны, и процессом становления и развития полисных структур Элиды, с другой. Античная традиция, специально рассматривающая проблему происхождения этой должности, довольно единодушно свидетельствует о том, что первоначально (т. е. со времени «восстановления») агонофетами Олимпийских игр были представители элейского рода Оксилидов (Paus. V.9.4; Schol. in Pind. Ol. III.22b; 22 (Th.)), стало быть, первым агонофетом восстановленных Игр был Ифит, а после него – его наследники. Это положение дел перекликается с тем, как в «Илиаде» на примере Ахилла показана роль царя-предводителя на погребальных играх в честь Патрокла [17] Подробный анализ этого эпизода см.: Гвоздева, Логинов 2018. . Гомеровский Ахилл тоже выступает здесь как верховный и фактически единственный распорядитель состязаний: он объявляет о начале очередного состязания, заранее определяет вид награды за то или иное место (Hom. Il. XXIII.258, 651–663, 700–707, 740–753, 798–810), осуществляет жеребьевку участников (Hom. Il. XXIII.354) и награждение победителей (Hom. Il. XXIII.735–757, 795–797). Можно видеть, что в этом случае не обходится без споров при установлении победителя, и на принятие решения о победе в каждом конкретном случае на басилея-агонофета могли повлиять не только непосредственно наблюдаемый результат состязания, но и другие внешние факторы и институты: клятва, которую требует от Антилоха Менелай в доказательство того, что тот обошел его честным путем (Hom. Il. XXIII.580–585); знатность и авторитет среди ахейских вождей того или иного участника, так что Ахилл даже решает предоставить вторую награду пришедшему последним, но зато весьма уважаемому и известному своим искусством ристателя Эвмелу (Hom. Il. XXIII.535–562); сопротивление, которое встречает данное решение в лице пришедшего по факту вторым Антилоха, предъявляющего свои претензии на награду и готового защищать свое право в рукопашной схватке (Hom. Il. XXIII.541–554); согласие и одобрение принятого агонофетом решения со стороны других ахейских вождей (οἳ δ’ ἄρα πάντες ἐπῄνεον ὡς ἐκέλευε: Hom. Il. XXIII.539) и т. д. Небезынтересно отметить, что и в эллинистической истории мы встречаемся с возможным воспроизведением этой древней практики, когда монархи, организуя спортивные состязания по образцу Олимпийских на новом месте, также выступали в роли их первых агонофетов-гелланодиков; о таком эпизоде из истории своего родного города вспоминал Либаний в «Похвале Антиохии» (Liban. Or. XI.269).

Такие атрибуты должности гелланодиков, как пурпурное одеяние и венок на голове (Schol. in Pind. Ol. III.19–24; Liban. Or. XI.269), исследователи также объясняли как унаследованные от царской власти (Gardiner 1925: 83–84; Mezoe 1930: 52; Drees 1968: 54). Существует мнение, что принятые ими решения не могли быть подвергнуты каким бы то ни было обсуждениям и изменениям: гелланодики клялись, что никому не будут открывать причину, почему тот или иной участник не допущен ими до состязания (Paus. V.24.10). Как показывает случай с атлетом Леоном из Амбракии (96-я Олимпиада – 396 г. до н. э.), даже заведомо пристрастное решение, вынесенное гелланодиками, не могло быть отменено Олимпийским советом, а виновные гелланодики лишь подвергались штрафу (Paus. VI.3.7) [18] На наш взгляд, достаточно оправданное объяснение того, почему решение гелланодиков не было отменено, предложил Н. Б. Кроузер (Crowther 1997: 149–160). . Все эти детали, вместе взятые, дают представление о том, что власть агонофета-гелланодика с самого начала носила сакральный характер, что вполне соответствует сакральному характеру власти царя, как это можно наблюдать и на собственно греческом материале, и благодаря различным синхростадиальным этнографическим параллелям. Так, О. М. Фрейденберг, рассматривая фигуру гелланодика именно в таком широком контексте, пришла к выводу о структурной связи определявшего исход состязаний гелланодика с божеством, для которого гелланодик являлся представителем и своего рода «инструментом» для выражения божественного приговора (Фрейденберг 1997: 90–92, 140, 169). Поэтому в течение длительного времени наличие одного агонофета-распорядителя исследователи связывали с существованием в Элиде монархической власти. Серьезные исследования по проблеме монархии в раннеархаическое время (Drews 1983; Андреев 2003: 89–129, особ. 118–125; Kõiv 2016a, Kõiv 2016b), а также сообщение Павсания о том, что потомки Лая, сына Оксила не были царями (Paus. V.4.5), позволяют предположить, что речь идет не столько о монархической власти в собственном значении этого слова, сколько о руководящей роли на Играх одного из знатных элейских аристократических родов.

Дальнейшие изменения в системе управления Олимпийскими играми были тесно связаны с изменениями в политической структуре элейского полиса и положении Олимпийского святилища. Наиболее проблемной, пожалуй, является интерпретация самого первого из зафиксированных Аристотелем и Павсанием изменений – когда вместо одного распорядителя Игр их стало двое. Для объяснения этого давно было предложено две гипотезы. Первая из них связана с представлением о связи между составом коллегии и политическим строем элейского полиса (что, как мы видели, в общем, верно для V в. до н. э.) и заключается в том, что появление двух распорядителей вместо одного, которым был потомок Ифита, связано с внутриполитическими преобразованиями в Элиде: ликвидацией царской власти (Gardiner 1925: 101; ср. Bultrighini 1990: 149), пресечением рода Оксилидов или сменой элитарной аристократической формы правления более умеренной олигархической (Swoboda 1905: 2381, 2390; Gehrke 1985: 365–366). Однако такие объяснения нельзя признать полностью удовлетворительными.

Сам Павсаний прямо говорит, что царская власть в Элиде была упразднена много раньше, и Оксилиды, согласно местной же элейской традиции, были частными лицами (Paus. V.4.5), к тому же представления науки о монархии в эпоху архаики за последние сто лет были сильно скорректированы (Андреев 2003: 118–125; Drews 1983; Kõiv 2016a, Kõiv 2016b; Crielaard 2011). По справедливому замечанию ряда исследователей, в элейской исторической традиции фигура Оксила играла роль, аналогичную той, которую Тесей сыграл в традиции афинской: к Оксилу возводились основание города Элиды (Strab. VIII.8.5), первый синойкизм (Paus. V.4.3), аграрный закон, запрещавший залог минимальной части первоначального надела (Arist. Polit. 1319a (Bekker)); в Элиде классического времени было несколько памятников, связанных с Оксилом: статуя самого Оксила в городе Элиде, на постаменте которой имелась стихотворная надпись, называвшая Оксила основателем города и свидетельствовавшая о его родстве с Этолом (Strab. X.3.2) [19] В этолийском Термоне стояла статуя Этола с парной эпиграммой, также свидетельствующей об элейском происхождении этолийцев. , на агоре в Элиде имелось сооружение, которое во времена Павсания отождествляли с могилой Оксила (Paus. VI.24.9), в воротах, ведущих из Элиды в Олимпию, локализовали могилу сына Оксила Этола (Paus. V.4.4), с женой Оксила, Пиерой, связывали источник на границе Элиды, водой которого совершали очищение распорядители и участники празднеств в честь Зевса и Геры.