Нил Прайс - История викингов. Дети Ясеня и Вяза

Во всех этих случаях прежде всего бросается в глаза то, что пираты жили в отдельном, самостоятельно созданном социуме. Они сознательно выбирали альтернативный образ жизни, проникнутый неформальным, но явно ощутимым духом равенства, не имеющим ничего общего с государственными уложениями и нормами тех мест, откуда они пришли. Здесь не было иерархии, и власть в конечном счете принадлежала команде. Капитанов избирали, а добычу распределяли сообразно мастерству и обязанностям каждого. Все это стало возможным благодаря осознанным активным усилиям, целенаправленной реорганизации общественных отношений на море и созданию условий для вольной жизни. У пиратов даже было для этого свое название – «новое корабельное правительство».

Пиратская жизнь отличалась хронической нестабильностью, но вместе с тем в ней присутствовало чувство общности. Эта система была не способна выдерживать длительные или серьезные внутренние конфликты. Пиратов так называемого золотого века (если не вдаваться в подробности, это примерно период с 1650-х по 1720-е годы) иногда нанимали высшие лица государства, нередко для достижения таких целей, ассоциацию с которыми государство не могло себе позволить, – однако они никогда не действовали на общенациональном уровне. И, несмотря на очевидную связь с морем, пираты могли вмешиваться и вмешивались в дела на суше.

Пиратская жизнь держалась на историях и слухах о собственных успехах. Свою особую идентичность пираты обозначали вполне наглядными средствами и методами – вспомнить хотя бы их знаменитые флаги. Один крупный ученый даже утверждал, что эти изображения (скрещенные кости, капли крови, песочные часы и тому подобное) образуют «триаду взаимосвязанных символов: смерть, насилие, конечность отведенного времени». У пиратов была своя специфическая материальная культура и духовная культура, выраженная в особых танцах, морских песнях-шанти, суевериях и обрядах. Все это подразумевало верность прежде всего самому пиратскому сообществу, жизни, не скованной условностями, и выбору, опирающемуся на социальные инсайты, полученные благодаря путешествиям и новым встречам. Кроме того, пираты обычно иначе относились к представителям маргинализированных групп и меньшинств, чем это было принято у них на родине.

Те, кто сражался с пиратами, имели на их счет свое мнение. Пожалуй, самым полезным для нас может оказаться один старинный термин, исчерпывающим образом отражающий трудности борьбы с пиратской угрозой. Судя по всему, впервые его использовал в 1631 году Ричард Брейтвейт, описавший типичного вольного моряка витиеватым языком своего времени:

Когда их ряды сомкнуты, они сражаются со всей доблестью, и после охотно рассказывают о своих приключениях, исполненных чудес и ужасов. Они незаменимые орудия и главные действующие силы той гидрархии, в которой обитают. Стены государства не могут существовать без них, но сами для себя они менее полезны и более нуждаются в поддержке других.

Ключевое слово в этом отрывке – гидрархия. В XVIII веке его смысл расширился и распространился в целом на революционное средоточие опасно радикальных общественных идей, бытовавших в морском сообществе Атлантики. Ситуация, о которой говорит этот термин, подразумевает отсутствие общих предводителей, с которыми можно вести переговоры (у пиратов никогда не было своего «пиратского короля», что вполне отвечало их мировоззрению), отсутствие государственных структур, которым можно противостоять, или хотя бы формальной организации, с которой можно бороться. Многоголовую гидру из греческого мифа невозможно было победить, потому что каждый раз, когда ей отрубали одну голову, на этом месте вырастали две новые. Точно так же, даже потопив сколько-то пиратских кораблей или казнив знаменитых капитанов, невозможно было нанести врагу серьезный ущерб – несмотря на все это, пираты как коллективный источник серьезной политической опасности полностью сохраняли силу и способность к действию, словно та неистребимая гидра.

На мой взгляд, приложив эту концепцию к эпохе викингов, мы можем совершить настоящий прорыв в понимании того, как действовали их армии в IX веке. Рассматривая эти силы как гидрархию, мы убеждаемся, что это сравнение во многих смыслах убедительно и точно. В текстах названы имена отдельных предводителей викингов, но ничего не говорится о королях или признанной знати – более того, неоднократно упоминается существовавший у викингов обычай сообща принимать решения. Их армии представляли собой конфедерации лидов – воинских братств, о которых упоминают «Бертинские анналы». В более поздней записи под 861 годом те же анналы сообщают, что весной «датчане вышли в открытое море и разделились на несколько флотилий, которые поплыли в разных направлениях, сообразно своему выбору». Отношения этих отрядов опирались на клятвы верности и краткосрочные договоренности с целью получения обоюдной выгоды. Так же как пираты, армии викингов не имели жесткой структуры, и их размеры могли быстро меняться. Об этом же говорит характер лагерей викингов – это были удобные перевалочные пункты, идеально подходящие для создания новых идентичностей и перемены образа жизни.

Силы викингов, путешествующие в поисках мест для поселения и легкой добычи, никогда не были единым сплоченным целым, и их исход из Скандинавии никем и никак не координировался. У них даже не было единого общего мотива. Некоторые ученые считают, что определяющую роль сыграло резкое расширение балтийской торговли на побережье Европы – появились более крупные цели для набегов, и одновременно снизилась целесообразность нападений на обособленные монастыри. Объединение викингов в большие группы и возникновение настоящих флотов и полноценных армий в свете этого кажется достаточно разумным. Впрочем, это предположение нелегко проверить на практике, хотя оно позволило бы подтвердить и мотивы, и направление этого массового движения. Внутренняя политика Севера наверняка давала людям немало поводов задуматься об уходе из родных мест: кто-то мог выбрать неудачную сторону во внутреннем конфликте, кто-то просто искал другой жизни – так или иначе, многие решали, что хотят поучаствовать в новом социальном эксперименте. При этом есть все основания считать, что такие решения не принимались раз и навсегда и ничто не мешало людям после вернуться домой или отправиться куда-нибудь еще.

Итак, вот ответ на вопрос, чем стали викинги запада. Действуя за пределами Скандинавии и ее политических структур, в IX веке они образовали гидрархию, распространившуюся на Британских островах и в империи франков.

Через сто лет после Линдисфарна эпоха викингов уверенно вступила в свои права, и на политической карте Европы появился неизгладимый скандинавский след. По сути, приход великих армий во Франкию и Англию ознаменовал первое в истории выступление викингов – настоящих викингов – в качестве независимой силы. Здесь мы наблюдаем такую же картину, как и в случае с искусственным делением эпохи викингов на «западную» и «восточную»: пока одни скандинавы разворачивали экспансию на Британских островах и на континенте, другие (а иногда те же самые) скандинавы двигались во всех остальных направлениях.