Коллектив авторов История - Кембриджская история капитализма. Том 1. Подъём капитализма: от древних истоков до 1848 года

Древние месопотамские общества были «сложными крестьянскими обществами»: сильно стратифицированными, воздвигающими города обществами с относительно высокой степенью урбанизации (Bang 2006: 55). Природные условия в значительной степени определили экономическую деятельность (напр., Postgate 1994; Potts 1997; Wilkinson 2003; Wirth 1962). В южной Месопотамии можно выделить четыре главные экологические зоны: центральная аллювиальная долина, иссеченная реками и ирригационными каналами; болотистые дельты рек и другие заболоченные зоны; степь, граничащая с аллювиальным районом (царство пастухов); и города. Главными видами экономической деятельности, связанными с этими зонами, были поливное земледелие, охота и рыболовство, овцеводство, ремесла и другие виды городской, не связанной с сельским хозяйством, деятельности. В более гористой северной Месопотамии рельеф позволял смешивать поливное и дождевое земледелие. Главная зерновая культура, ячмень, на юге дополнялась финиками: южномесопотамское земледелие было построено на двух важнейших культурах, а не на одной. Кунжут был главным источником растительного жира, а ячменное пиво и, позже, «пиво» из сброженных фиников были главными напитками. Важно, что в южной Месопотамии, где возник урбанизм, была нехватка важнейших природных ресурсов, особенно металла, камня и хорошего дерева, и их всегда приходилось покупать в соседнем Иране, Леванте и Анатолии и, через Персидский залив, в Индии и Аравии.

Различные формы социально-экономической организации, принятые обществами, которые процветали в этой среде, часто рассматриваются как варианты одной базовой модели [4] См.: Gras-lin-Thome (2009: 91–131) и Jursa (2010a: 13–33), где приводится описание этой и аналогичных моделей с дальнейшими ссылками, а также описание других теоретических подходов к экономической истории Ближнего Востока, в том числе отражение дебатов между сторонниками «примитивизма» — «модернизма» и «субстантивизма» — «формализма» в этом направлении исследований древнего мира. . Следуя терминологии Liverani (2011: 41–44), эта модель основана на противопоставлении «домашнего» и «дворцового» режимов производства. Основой первого является деревня, сельскохозяйственное производство находится точно или приблизительно на уровне натурального хозяйства; производители и землевладельцы — одни и те же лица, преобладает самопотребление, обмен же ограничен, локален и по преимуществу является взаимным; полная экономическая специализация труда в основном отсутствует. Этот сектор экономики подчинен «дворцовому» (или институциональному) сектору, в котором преобладают крупные храмовые и дворцовые хозяйства. Здесь производители находятся в подневольном положении по отношению к собственникам средств производства (особенно земли); внутри институционального хозяйства имеется специализация труда и перераспределение товаров. Основой этого сектора экономики является город, т. е. он тесно связан с процессом урбанизации. Институциональный сектор в своем выживании зависит от (сезонного) труда и излишка, производимого в «домашнем» секторе экономики. Начиная особенно со II тысячелетия и далее, этот излишек централизованно собирается посредством системы сбора дани (см.: Liverani 2011: 52–53; Renger 2002, 2003, 2004; а также, например, Van de Mieroop 1999: 113–14; его подход освещен в Graslin-Thome 2009: 116–118).

Существование других режимов производства допускается сторонниками этой модели. Имеется общее соглашение о том, что во все периоды истории Месопотамии с конца IV тысячелетия до н. э. и далее (Powell 1994) частная собственность на землю (хотя и не обязательно на пахотную землю) признавалась и защищалась законом. Однако существует значительное диахроническое расхождение — и столь же значительное расхождение во взглядах между учеными — в том, какой вес следует присваивать этой и другим основанным на экономических стратегиях натурального хозяйства в сравнении с двумя секторами экономики, институциональным и (основанным на деревне) домашним (и общинным), взаимодействие между которыми служит фундаментом для основополагающей модели месопотамской экономики. Сложные системы бюрократически управляемого перераспределения в рамках крупных институциональных хозяйств, безусловно, имели огромное значение в III тысячелетии. Согласно одним ученым, по сути, все население южной Месопотамии было объединено в такие хозяйства, хотя в более поздние периоды в жизни огромного большинства населения преобладало натуральное производство на мелких участках [5] Напр., Renger (2005; 2007: 193). См. также: Dahl (2010), где доказывается, что в конце III тысячелетия специализированные ремесленники постоянно находились на государственной службе и не производили товара для рынка. Вслед за влиятельным классицистом Мозесом Финли этот взгляд на месопотамскую экономику был принят за достаточное основание для исключения Месопотамии — как «фундаментально отличной» — из рассмотрения в более широких рамках античной (т. е. грекоримской) экономики (ссылки см. в: Jursa [2010a: 19]). . Другие не спешат присоединяться к столь широким обобщениям (напр., Liverani 2011: 43; Van de Mieroop 1999: 115) или подчеркивают существование «частного» сектора экономики наряду с «институциональным сектором» также в III тысячелетии до н. э. (напр., Garfinkle 2012: 27), но соглашаются с тем, что на протяжении всех трех тысячелетий письменной древней истории Ближнего Востока преобладание натурального производства и «дворцового» сектора экономики оставило в лучшем случае ограниченное поле для экономических феноменов, которые могут быть классифицированы как «капиталистические» в том смысле, что они зависят — как было определено во введении к настоящему тому — от поддерживаемого государством взаимодействия права частной собственности, контрактных отношений и рынков, управляемых предложением и спросом.

Эта «двухсекторная» парадигма месопотамской экономики была разработана преимущественно на основе данных III тысячелетия до н. э. и лучше всего согласуется с этими данными. Значимость этой модели для более поздних периодов вызывает вопросы — и эти вопросы ставятся. В то время как продолжительное существование и актуальность «домашнего» и «институционального» (или «дворцового», если следовать Ливерани) режимов производства остаются вне сомнений, изменения в их кумулятивном экономическом весе требуют более гибкого применения двухсекторной модели к более поздним периодам месопотамской истории. Самое серьезное основание для сомнений являют собой имеющиеся документальные свидетельства о торговле на дальние расстояния (а также внутренней), которые доказывают существование рыночной и ориентированной на получение прибыли коммерции, поддерживаемой сложными социальными и правовыми институтами [6] Лучше всего это зафиксировано в источниках, относящихся к первой половине II тысячелетия до н. э., но уже в III тысячелетии до н. э. была хорошо задокументирована частная предпринимательская деятельность, которая велась, в частности, на границах институциональной экономики (напр., Jursa 2002; Garfinkle 2012). , а также относящиеся к I тысячелетию до н. э. свидетельства периода экономического роста, происходившего, кроме прочего, за счет возросшей монетизации и рыночной ориентации экономического обмена. Эти феномены будут разбираться в оставшейся части данной главы.