Олег Будницкий - Другая Россия. Исследования по истории русской эмиграции

Исследование Кизеветтера о знаменитом московском градоначальнике остается, по-видимому, до сих пор «последним словом» исторической науки. Психологически убедительным и исторически точным представляется мне кизеветтеровский анализ взаимоотношений Александра и Аракчеева: не фаворит оказывал дурное влияние на императора; он лишь чутко улавливал настроения своего сюзерена.

Читая Кизеветтера, надо иметь в виду, что его схема русской истории и, соответственно, оценка ее деятелей — последовательно либеральная. Этот последовательный либерализм Кизеветтера нередко вызывал раздражение оппонентов справа. Так, бывший пражский студент Кизеветтера, известный медиевист Н. Е. Андреев, передает мнение другого «пражского» историка, эмигранта Н. П. Толля, что Кизеветтер был «прежде всего кадетским оратором, а уже потом историком». Самому Андрееву

всегда казалась несправедливой оценка им ряда явлений, в частности в московском периоде отечественной истории, и его чрезмерная суровость в оценке мероприятий правительства, которая иногда представлялась странной. Получалось так, словно бы правительство России вовсе не заботилось об интересах страны [998].

Андреев, в частности, имел в виду резкую и, как ему представлялось, несправедливую рецензию Кизеветтера на книгу Р. Ю. Виппера «Иван Грозный», опубликованную в 1922 году. В данном случае лучше предоставить слово самому Кизеветтеру. В рецензии на книгу Виппера он писал:

Придавленные самодержавием идеализировали революцию. Обжегшись на революции, начинают идеализировать самодержавие. И, как всегда и во всем, тотчас же доходят до крайнего предела… Уж коли начал человек вздыхать по самодержавию, так подавай ему самодержавие по всей форме, не самодержавие Александра II, даже не Петра I, а, по крайней мере, самодержавие Ивана Грозного… Вот эту-то крайнюю форму самодержавия и начинают избирать предметом своих сердечных вздохов некоторые деятели, обжегшиеся на революционных мечтаниях [999].

Напомнив свидетельства современника о «людодерстве» Ивана Грозного, а также о других деяниях грозного царя, приведших Россию к смуте начала XVII века, Кизеветтер с иронией заключал:

Виппер хочет отдохнуть от тяжелых переживаний текущей действительности на светлых картинах исторического прошлого. Мы эту потребность понимаем. Но удовлетворять эту потребность нужно с большой осмотрительностью. Иначе можно попасть в неожиданное положение. Виппер избрал эпоху Ивана IV за образец мощи и славы России в противоположность ее теперешнему развалу. А на поверку выходит, что режим Ивана IV многими чертами живо напоминает приемы управления в России наших дней [1000].

Кизеветтер как в воду глядел. В 1942 и 1944 годах книга Виппера была переиздана в СССР с включением цитат из работы И. В. Сталина, видевшего в Иване Грозном не худший образец для подражания, а оказавшийся вместе с Латвией в составе Советского Союза Р. Ю. Виппер стал академиком Академии наук СССР.

Кизеветтер действительно не жаловал российскую «историческую власть». Революция 1917 года не заставила его, как многих других эмигрантов, изменить свою оценку самодержавия. Успех большевиков он объяснял прежде всего тем, что

односторонне направленная социальная политика старой власти во второй половине 19‐го столетия и первого десятилетия 20‐го вызвала в… низах наклонность оказывать доверие тем, кто прикроет свои замыслы наиболее резким осуждением этой старой власти [1001].

Кизеветтер точно подметил, что «большевики под другими терминами воскрешают многие приемы старого порядка». Однако существенную разницу между ними он видел в том, что если «старый порядок вел Россию к бездне из‐за политической слепоты», то «большевики сознательно и умышленно толкнули Россию в бездну, ибо в этом и состояла их задача». Кизеветтер писал Маклакову вскоре после смерти В. И. Ленина:

Умерший на днях в Москве дурак с самого начала своего эксперимента так и заявлял в печатной брошюре, что коммунизм в России невозможен, но Россия есть та охапка сухого сена, которую всего легче подпалить для начатия мирового социального пожара. Россия при этом сгорит; ну и черт с ней, зато мир вступит в рай коммунизма. Не меня надо убеждать в том, что у нашего старого порядка была куча смертных грехов. Но все же в подобной постановке вопроса о бытии России он повинен не был. Это — привилегия большевиков [1002].

Впрочем, политика, несмотря на то что Кизеветтер был в нее глубоко вовлечен, все-таки не занимала главного места в его жизни. Сам он считал себя прежде всего ученым и писателем [1003]. Термин «писатель», который употребил Кизеветтер в своей автохарактеристике, очень уместен. Он был именно историком-писателем, а способность писать «просто и ярко», по словам одного из редакторов «Современных записок» М. В. Вишняка [1004], неизменно обеспечивала ему читательский успех. Стремление положить в основу «исторических характеристик и оценок… не гадание, а факты» [1005], безупречный вкус и чувство меры, свойственные Кизеветтеру, по праву принесли ему одно из первых мест в блестящем созвездии российских историков начала ХХ века.

Так уж случилось, что формальным и неформальным представителем и лидером русской колонии в Англии на протяжении 30 лет был Евгений Васильевич Саблин. Между тем о жизни этого незаурядного человека известно его соотечественникам совсем немного. Это неудивительно. Биография дипломата-эмигранта была табу для советских историков; когда все табу на исторические сюжеты в России были сняты и начался невиданный бум интереса к истории русской эмиграции, материалы Саблина оказались наименее доступными: его бумаги находятся в Русском архиве в Лидсе, а также за океаном — в архивах при Колумбийском и Стэнфордском университетах в США. Да и истории русской колонии в Англии исследователи уделяли до обидного мало внимания.

Однако по порядку. Для начала — некоторые «анкетные» данные. Е. В. Саблин родился 20 октября 1875 года в Новочеркасске; после окончания Императорского Александровского лицея в 1898 году был причислен к Министерству иностранных дел. В 1899–1905 годах состоял при российской миссии в Белграде (с 1903 года — второй секретарь миссии), в 1905–1908‐м — секретарь Генерального консульства в Танжере (Марокко), в 1908–1915‐м — первый секретарь миссии в Тегеране, с 1915 года — первый секретарь посольства в Лондоне.

В 1917 году в жизни российского посольства, как и всей России, частицей которого являлось дипломатическое представительство в Лондоне, произошли драматические изменения. Накануне Февральской революции умер российский посол А. К. Бенкендорф; назначенный на его место бывший министр иностранных дел С. Д. Сазонов в должность так и не вступил. Временное правительство сочло его чересчур «реакционным» и отменило назначение. Поверенным в делах пока что стал Константин Дмитриевич Набоков, брат управляющего делами Временного правительства В. Д. Набокова и дядя будущей знаменитости — писателя В. В. Набокова. Саблин стал советником посольства, а после перевода Набокова в Норвегию в 1919 году руководил посольством в качестве поверенного в делах; в дипломатическом листе он значился как представитель бывшего Временного правительства (Representative of the late Provisional Government).