Владислав Аксенов - Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

Ил. 208. Г. Моотсе. До сих пор в Петропавловскую крепость возили только мертвых царей… // Пугач. 1917. № 1. Обложка

Ил. 209. Г. Моотсе. Видишь, барин приветливый, пиковый туз вышел… // Пугач. 1917. № 6. Обложка

Февральская революция стала одним из сильнейших переживаний российского общества начала ХX в. Причем во всем эмоциональном спектре доминировавшими оказались позитивные эмоции — радость, восторг. Даже в дни, когда войска еще открыто не перешли на сторону революции и участники манифестаций пребывали в состоянии тревоги, на улицах происходили события, вызывавшие всеобщий восторг, как, например, уже упомянутый случай вручения казачьему офицеру букета красных цветов.

Те, кто давно мечтал о смене режима, как будто сквозь розовые очки смотрели на бушевавшую на улице революцию, сопровождавшуюся ружейной и пулеметной стрельбой, разгромами магазинов и лавок, частных квартир, охотой за представителями царской власти, что зафиксировано в ряде дневников и воспоминаний современников [2538] Тыркова А. В. Петроградский дневник // Звенья: Исторический альманах. Вып. 2. М.; СПб., 1992. С. 328; Даинский И. Как произошла русская революция. М.: Издание Д. Я. Маковского, 1917; Зозуля Е. Д. Что запомнилось (Революционные дни в Петрограде). Пг.: Изд-во Скобелевского комитета, б. г.; Морозов Н. К. Семь дней революции. События в Москве. Дневник очевидца. 1917 г. М.: Печатный труд, 1917; Окунев Н. П. Дневник москвича, 1917–1924: В 2 кн. Кн. 1. М., 1990. . Более сдержанная в восприятии происходящего З. Гиппиус, видевшая, как шальная пуля 26 февраля убила покупавшего билет в театр студента, записала: «Не надо никого судить. Не судительное время — грозное. И что бы ни было дальше — радостное. Ни полкапли этой странной, вне разумной, живой радости не давала ни секунды война… Все в войне кричит для нас: „назад!“ Все в революционном движении: „Вперед!“» [2539] Гиппиус З. Н. Синяя книга. Петербургский дневник. 1914–1918. Белград, 1929. С. 79. . Спустя несколько дней Гиппиус написала стихотворение «Юный март», созвучное настроениям большинства современников: «По ветру, под белыми пчелами, / Взлетает пылающий стяг. / Цвети меж домами веселыми / Наш гордый, наш мартовский мак!» Вероятно самым популярным поэтом первых недель революции стал В. Брюсов: его осанны свершившейся революции перепечатывали многие периодические издания: «Освобожденная Россия, / Какие дивные слова! / В них пробужденная стихия / Народной гордости жива! / Как много раз в былые годы / Мы различали властный зов: / Зов обновленья и свободы, / Стон — вызов будущих веков!» [2540] Русские ведомости. 1917. 3 марта. С. 1. Революционная лирика в своем большинстве была малооригинальна и порой просто пошла: даже талантливым авторам отказывало художественное чутье под напряжением нахлынувших эмоций. Дневниковые записи современников порой были менее эмоциональны, но также полны оптимизма: «Вся жизнь России как будто налаживается. Везде заметна сосредоточенная тишина» — записал 21 марта В. А. Городцов, но позже отметил, что стал плохо спать из‐за охвативших его тревог [2541] Городцов В. А. Дневники ученого. Кн. 2. С. 231. .

Ил. 210. Мисс. Труд и Свобода // Новый Сатирикон. 1917. № 11. С. 13

В визуальных источниках позитивная семантика Февральской революции часто выражалась посредством метафоры свадьбы сбросившей оковы России-невесты со Свободой, а также революции как Пасхи — воскрешения России. Иногда февральские события воспринимались в религиозных категориях как акт сотворения нового мира: «Мы теперь, ребята, все как бы бог какой. Сами жизнь сотворили, да еще скорее божьего. Будто бы в три дня» [2542] Федорченко С. З. Народ на войне… С. 141. .

Персонификация России в фемининных образах в первые месяцы революции была наиболее распространенной. Среди них можно выделить национальные и античные типажи, военные и гражданские. Их анализ позволяет соотнести тот или иной тип с определенными ценностями революции: свобода, справедливость, победа, труд и др. [2543] Более подробно см.: Корнаков П. К. Символика и ритуалы революции 1917 г. // Анатомия революции. М., 1997; Аксенов В. Б. 1917 год в художественном восприятии современников // Отечественная история. 2002. № 1. С. 96–101. Символически-информативным был рисунок Мисс в «Новом Сатириконе», на котором женщина-херувим летела над городом с красным знаменем и лозунгом «Труд и Свобода», под ее ногами располагался завод, а в облаках парила Государственная дума, из‐за которой выглядывало солнце (ил. 210). Следует заметить, что Таврический дворец был постоянным атрибутом новой революционно-патриотической пропаганды. На одном из рисунков в журнале «Бич» над ним вспыхивала Вифлеемская звезда. Тем не менее если образ херувима лишь косвенно являлся олицетворением России, то на обложке «Стрекозы» платье женщины-царицы было подписано словом «Россия». Через нее, заигравшись в «министерскую чехарду», неудачно перепрыгнул Николай II, ударившись лбом оземь и потеряв корону (ил. 211).

Ил. 211. История о том, как Николай Последний, увлеченный министерской чехардой… // Стрекоза. 1917. № 19. Обложка

В мартовском номере «Будильника» художник А. Хвостов изобразил, как представители разных слоев населения — солдаты, рабочие, крестьяне, интеллигенция — приветствуют одетую в русский национальный костюм Россию-Свободу, бросая к ее ногам пальмовые ветви. В апрельском номере художник Мешакин опубликовал рисунок под названием «Светлое России Воскресение», где близкий хвостовскому фемининный образ России был противопоставлен ее врагам — Николаю II, Вильгельму II, Энвер-Паше, Карлу I, Фердинанду Болгарскому.

Менее распространенным был пролетарский тип. Тем не менее на странице майского «Пугача» появился рисунок молодой женщины с коротко остриженными волосами, в рубашке. В одной руке она держала знамя, а в другой — молот. В следующем номере Г. Моотсе опубликовал рисунок крестьянки, иконографически близкой знаменитой Родине-матери И. Тоидзе. Появился также весьма своеобразный образ женщины-милиционерки М. Бобышова. Правда, в силу сохранения в нем декадентской эстетики он слабо подходил новым демократическим веяниям, да и женщина-милиционерка куда менее соответствовала профессиональной идентификации революционной России, нежели женщина-работница или женщина-крестьянка. Сатирическая печать подсмеивалась над новоиспеченной милицией, состоявшей преимущественно из студенческой молодежи, доставалось в том числе и редким женщинам, пошедшим на работу в милицию. А. Вертинский оставил воспоминание о «тоненькой, тщедушной юридического факультета девицы Сонечки Вайль», сидевшей за столом в комиссариате, занимаясь делопроизводством, и при этом испуганно косившейся на лежавший рядом и полагавшийся ей по чину наган [2544] Вертинский А. Н. Дорогой длинною… М., 1990. С. 94. . «Милицейская Венера» Бобышова, в одной руке которой была гигантская муфта, а другой она придерживала сползающую с плеча винтовку, с модной шляпкой на голове и перекрестием патронных лент на груди, также создавала весьма комичное впечатление.