Коллектив авторов Биографии и мемуары - Русское лихолетье. История проигравших. Воспоминания русских эмигрантов времен революции 1917 года и Гражданской войны

– Что?

– Аншлаг! Ну, что вы, не понимаете слова аншлаг?

– Да вы выньте нос из трубки. И дайте я поговорю, – говорю я.

Беру трубку:

– Владимир Аркадьевич, Рощина у телефона.

– Очень рад слышать ваш голос.

– Мне предлагают контракт, такой оклад мне не подходит.

– Сколько вы хотите?

– Я хочу 9, 10 и 12. (Это был оклад, который Ермолова получала).

– Хорошо.

Думаю: «Ой, продешевила!» И продолжаю:

– Кроме того, у меня есть обязательства, у меня есть долги, которые я должна заплатить, поэтому мне нужна безвозвратная ссуда.

– Сколько?

– Пятнадцать тысяч.

– Хорошо.

Думаю – дура, надо было больше сказать!

– Подписывайте контракт.

– Видите, я не могу подписать сегодня контракт, потому что Незлобин об этом ничего не знает, я должна ему сказать, мне неудобно так подписать.

– Нет, вот видите, я вам иду навстречу, а вы мне не идете. Почему же вы не можете подписать сегодня?

– Я вам даю слово, что подпишу во вторник. (Это было, по-моему, воскресенье).

– Ну, хорошо, тогда дайте расписку, что вы подпишите контракт.

– Я вам даю слово, это для меня дороже всякой расписки. Во вторник я приеду и подпишу. До свидания.

– До свидания, целую ручку.

– Как же так, – говорит Обухов, – я ведь подготовил контракт.

– Во вторник. Можете подождать, не умрете.

Я уже разговариваю более развязным тоном, потому что вижу, что люди совсем с ума сошли. Я приехала во вторник и подписала контракт на три года. Причем поставила условие, что буду два года в Малом театре, а на третий год меня переведут в Александринку, потому что там вся моя жизнь сложилась. И с Незлобиным случился очень характерный разговор. Незлобин как-то официален со мной был, он мог бы быть милее, все-таки я подняла театр и отбила ему все убытки, и театр пошел. Незлобин говорит:

– Я слышал, вы были в конторе Императорских театров?

– Да.

– Подписали контракт?

– Нет.

– Екатерина Николаевна, может быть, вы могли бы со мной поговорить по этому поводу.

– Пожалуйста.

– Сколько вы бы желали получить?

– Я ничего не желаю, потому что я уже подписала контракт.

Я тогда получала тысячу рублей в месяц у Незлобина. Причем, что характерно: я приехала играть Анфису на 1200. Но когда кончился сезон, он мне сбавил двести рублей. Это только со мной может кто-нибудь устроить. Он говорил: «Мне бюджет не позволяет». Я думаю, ну, Бог ним.

– Девять, десять и двенадцать тысяч я получать буду.

– Ну, если я вам предложу 15 тысяч?

– Не пойду.

– Я вам предложу 25 тысяч!

– Не могу, я обязалась подписать контракт.

– Я вам предлагаю 35 тысяч! – Такой купеческий разговор.

– Я не могу, я дала слово.

– Сорок пять тысяч вас устраивает?

– Очень. Но я, к сожалению, не могу.

Все-таки у меня дрогнуло сердце. Все-таки 45 тысяч на полу не валяются. Конечно, когда я приехала в контору и спросила Теляковского, нельзя ли на год отложить, меня подняли на смех. Ну, хорошо.

А все это происходило весной, и тут я думаю: какая я дура, почему с сентября месяца контракт! Я же и летом могу получать жалование. Все-таки 750 рублей на полу не валяются. Думаю: нет, я переделаю. Приезжаю в контору, там Южин и Обухов, контракт готов. Обухов сидит в углу, верхом на стуле, поздоровался со мной официально, я ничего не поняла, и сел как-то опять. Смотрит. Южин говорит:

– Вот контракт.

– Александр Иванович, я вот о чем с вами хотела поговорить. Я не хочу с сентября контракт, я хочу с мая.

– Ну, Екатерина Николаевна, текст же готов, заготовлено все. Это же все надо переписывать.

– Ну что ж, у вас в конторе сидит много народу, пускай перепишут. С какой стати я буду терять три месяца?

– Ну да. Но ведь через три-то года это ведь кончится тоже в мае.

– Я надеюсь, что вы меня все-таки не выгоните через три года, продолжите контракт.

– Это ужасно. Как это вы не сказали? Не знаю, что делать.

А Обухов все сидит так, облокотившись. Пошел в контору, прошло 15 минут, приносит мне новый текст – с мая месяца, все как следует. Южин подписал, я подписала. Обухов подходит Южину и говорит:

– Александр Иванович, это история театра пишется! Поцелуемся.

Южин ему довольно холодно отвечает:

– С удовольствием.

Поцеловались, потом говорит:

– Но я вас, Сергей Трофимович, попрошу больше в моем присутствии гипнозом не заниматься.

– А в чем дело? – спрашиваю я.

– Да вот, пожалуйста. Он решил, что он вас так загипнотизирует, что – «вы увидите, она приедет и сбавит». А вы нам тут же три месяца набавили.

Так вы начали играть на сцене Императорских театров с 1 сентября, с начала сезона?

А перед этим получала три месяца жалование, ни за что, ни про что.

Видите, какие курьезы я вам рассказываю. Понимаете, актриса Ермолова для меня кумир, и Федотова для меня кумир, но ни одной из них не проходилось так заключать контрактные операции. Они бились, добивались. Ермолова же сколько времени играла такие неподходяще роли. Такая гениальная актриса! Так что все это не потому, что я была такая замечательная. Просто такой случай.

Вы были более решительным человеком.

Решительным-то я была, но тоже страшная растяпа, меня можно было так надуть! Но тут уже я решила, что нет. Просто началась такая полоса жизни. А потом кончилась. Я – фаталист.

Екатерина Николаевна, может, мы вернемся обратно в Петербург? Вы бы рассказали очень интересный инцидент, который у вас произошел в театре Суворина, вследствие которого вы ушли. Я думаю, что это очень характерный случай, который было бы интересно отметить.

Собственно говоря, я не из-за этого ушла, а потому, что там директора своих ставленников и ставленниц всовывали в театр. Тяжелая атмосфера. Но вообще этот инцидент играл роль. Дело в том, что я потребовала себе прибавки. Заявила, что мне мало того жалования, которое я получаю, и хочу 200 рублей в месяц прибавки. Было заседание дирекции, дело шло к весне, и состоялось постановление, что моя просьба уважена. И каждый из директоров подходил ко мне и говорил: «Это я вам устроил, я старался». Каждый отзывал меня в сторону и говорил, какой он замечательный, как он мне помог. Я была очень довольна, мы выпили шампанское за мое и за их здоровье. И поскольку я всегда жила выше средств, то забирала жалованье каждый месяц вперед. И в конечном результате, когда подошел к концу сезон, вдруг мне говорят, что мне ничего не приходится получить.

– Как так, почему?

– Вы же получаете 600 рублей в месяц.

– Как 600 рублей? Состоялось постановление дирекции!

– Ничего подобного, это в протокол не внесено.

– Ах, так?! Хорошо, тогда я играю последний спектакль на будущей неделе и ухожу из театра.

Алексей Сергеевич Суворин тогда был за границей. И началось волнение в дирекции: как же это так, без него решить. Наконец Суворин приезжает. Тогда все мои друзья – авторы, Потапенко – говорят: «Поезжайте, Суворин приехал. Расскажите ему, объясните». – «Нет, не поеду. Пусть разберется сам. Не хочу». Потому что я оскорблена, так не делается. Проходит несколько дней, и в тот день, когда я играла последний спектакль, мне приносят за кулисы бумагу о том, что дирекция постановила, в виду совершившегося недоразумения, заплатить вам то, что вы считаете нужным, а что касается заявления вашего ухода из театра, то дирекция предоставляет вам право поступать по вашему усмотрению. Точно могла бы мне запретить! Я тогда сказала: «На такую глупую бумагу я могу только подписаться следующим образом: Прочла с удовольствием. Екатерина». Тогда тот, который принес бумагу, помялся и говорит: «Нет, Екатерина Николаевна, я лучше потом вам принесу, когда вы будете в другом настроении». И унес бумагу. Тогда я через день поехала к Суворину. Он меня встретил: