Игорь Бунич - Пятисотлетняя война в России. Книга первая

«Любо ли? Любо ли?» — кричали стрельцы, поднимая на копьях тело очередной жертвы. «Любо! Любо!» — ревела пьяная толпа.

Изуродованные тела убитых тащили на Красную площадь с криками и улюлюканием. В городе стрельцы ворвались в дом князя Юрия Долгорукого. Сначала они извинились за убийство его сына Михаила, а потом зарубили больного старика и выбросили его тело в навозную кучу.

Были разграблены чиновничьи дворы, пылали архивы, до тла выгорели все материалы Холопского приказа.

На следующий день бесчинства продолжались. Стрельцы продолжали рыскать по дворцу, убили думного дьяка Кириллова, зарубили еще одного своего полковника Дохтурова и требовали выдачи иноземного врача Даниэля, виновного якобы в отравлении царя Федора. Врача найти не удалось, но зато были убиты его помощник и двадцатилетний сын. Хотели умертвить отца царицы Натальи, которая на коленях, обливаясь слезами, вымолила отцу жизнь с условием, что тот немедленно пострижется в Кирилло-Белозерском монастыре. В сердцах был убит подвернувшийся под руку юноша — дальний родственник Нарышкиных. Продолжали искать Ивана Нарышкина, но так и не нашли его (он был удачно спрятан в чулане за ворохом подушек).

«Толпа с криками и непристойными ругательствами вышла из Кремля, поставив у всех ворот караулы».

Бесчинства и убийства волна за волной прокатывались по столице. В одном из домов был найден видный государственный деятель времен царя Федора — Языков. Его притащили за ноги на площадь и отрубили голову.

Рано утром 17 мая в Немецкой слободе поймали в одежде нищего и в лаптях царского врача Даниэля. «Напившиеся до безобразия стрельцы в одних рубахах с бердышами и копьями шли огромною толпою к дворцу, ведя впереди свою жертву». Напрасно царица и царевны уверяли стрельцов, что доктор ни в чем не виноват, что они сами пили то лекарство, которое давали царю. Даниэля отвели в застенок, пытали огнем и клещами, а потом рассекли на части, подвесив вниз головой.

Затем они объявили беспомощным царице и царевнам, что перебьют их всех вместе с детьми, если им не укажут, где скрывается Иван Нарышкин. Обезумевшие от ужаса женщины, отлично понимая, что это не просто угроза, стали уговаривать Ивана Нарышкина пожертвовать собой ради них и детей. Иван согласился.

Он причастился святых тайн и, неся перед собой икону Богородицы (в надежде, что стрельцы убоятся ее) в окружении царицы и царевен вышел к стрельцам. Стрельцы, выбив икону из его рук в грязь, нисколько не стесняясь присутствия женщин, с громкой матерной бранью бросились на Ивана, схватили несчастного за волосы, стащили по лестнице, проволокли через весь Кремль в Константиновский застенок, ломали на дыбе, жгли огнем, дали пятьдесят ударов кнутом, выволокли затем на Красную площадь, подняли на копья, изрубили на　мелкие куски и с дикой руганью втаптывали эти куски в грязь.

Разгромив Холопий приказ, стрельцы объявили свободу холопам и слугам боярским, сдетонировав тем самым восстания в окрестностях Москвы и в провинциях. В итоге, устав от крови и бесчинств, великолепно осознав слабость власти, стрельцы дали себя уговорить прекратить кровавую вакханалию в столице. Они не только не понесли никакой ответственности за убийства видных государственных деятелей и сановников государства, но потребовали, чтобы имущество убитых было конфисковано и роздано им. Кроме того, они потребовали себе единовременное пособие — каждому десять рублей серебром и выплаты задолженного жалования в 240 тысяч рублей.

Правительство, возглавляемое за неимением взрослых мужчин царевной Софьей, вынуждено было удовлетворить все требования мятежников, после чего те с неменьшим энтузиазмом подавили все восстания, инициаторами которых сами и были. Правительство оказалось заложником вооруженной и недисциплинированной армейской толпы. Государство лихорадило и, как обычно, оно стремительно впадало в состояние полного хаоса.

Государственные институты практически не действовали. Ежедневно происходили военные бунты и потрясения, замерла торговля, напуганные бояре не совались в государственные дела, а те, кто осмеливался это сделать, обычно долго не жили. Пара дней триумфа и восторженных криков «Любо!» с бросанием шапок вверх, а затем либо плаха, либо смерть на копьях собственных почитателей. Продолжали терзать страну многочисленные вооруженные отряды, грабившие и убивавшие всех подряд под непонятными политическими лозунгами. Более агрессивными становились раскольники. Снова появились самозванцы. Активизировались на границах соседи, почувствовавшие слабость Московского царства, которое, набирая скорость, сползало к бездне.

В этот момент произошло резкое вмешательство с Запада, которое добило Московскую Русь, создав на ее месте уже совершенно новое и непонятное европейско-азиатское образование, на многие годы превратив его в свой сырьевой придаток и в хранилище пушечного мяса. Возможно, что это произошло бы и раньше, если бы не Тридцатилетняя война, а ранее — революция в Англии.

Весь XVI и XVII века западные купцы, особенно голландцы и немцы, вели интенсивную торговлю, используя территорию Московского царства в качестве транзита в Персию и Индию. Более короткого и дешевого пути в эти экзотические страны не было. Вывозили они и традиционные на века товары русского экспорта: хлеб, лес, пеньку, смолу и пушнину. Товары были до неприличия дешевыми, благодаря, главным образом, фактически дармовой рабочей силе.

Все было бы хорошо, но постоянная война в государстве, вечные потрясения, смуты и бунты превращали торговые операции почти в военные. Торговые караваны выглядели как боевые конвои. Сколько опасностей подстерегало купцов только на Волге! Трудно себе представить, как вообще купеческие караваны проходили в те годы этим путем. Но проходили, окруженные вооруженной до зубов　охраной, ощетинившейся стволами пушек и мушкетов. Многие караваны исчезали бесследно, и безвестные трупы в западноевропейских камзолах волны выбрасывали на берег по всему течению великой реки.

Все это, естественно, увеличивало накладные расходы и удорожало товар, понижая его конкурентоспособность на европейском рынке, и уменьшало прибыли, которые теоретически могли быть сказочными. Четверть хлеба в России стоила 2 рубля с копейками. А на амстердамской хлебной бирже та же четверть шла за 125 гульденов. А один гульден стоил 10 рублей!

Естественно, что все иноземные купцы мечтали, чтобы в этом несчастном царстве установилось бы, наконец, гражданское согласие. Не зная толком русской истории, европейцы не переставали удивляться: почему люди одной крови и одной веры так люто ненавидят друг друга?