Игорь Бунич - Пятисотлетняя война в России. Книга первая

И особенно эти сражения разгорелись в царствование Ивана IV, разработавшего, как ему казалось, наиболее верный метод окончания страшной войны путем полной и повсеместной победы над своими подданными. А поскольку мы решили считать эту войну Пятисотлетней, а не Тысячелетней, какой она являлась в действительности, то со славного царствования Иоанна Васильевича Грозного мы и начнем.

Начал Царь с программного заявления, в котором, в отличие от своих предшественников, не теша себя уже никакими иллюзиями, официально признал существование состояния войны между собой и своими подданными.

«С давних времен, — сказал Иоанн Васильевич, как бы подводя итог первым пятистам годам существования русского государства, — русские люди были мятежны нашим предкам, начиная от славной памяти Владимира Мономаха, пролили много крови нашей, хотели истребить достославный и благословенный род наш… Готовили такую участь и мне, вашему законному наследнику… и до сих пор я вижу измену своими глазами; не только с польским королем, но и с турками, и с крымским ханом входят в соумышление, чтобы нас погубить и истребить; извели нашу кроткую супругу Анастасию Романовну, и если бы Бог нас не хранил, открывая их замыслы, то извели бы они и нас с нашими детьми».

Сделав подобное заявление, царь явно дал понять, что не намерен мириться с подобным отношением народа к себе и желает взять инициативу в полыхающей войне в свои руки. Нужно признать, что действовал он продуманно, создав методику на много лет вперед.

Прежде всего необходимо было создать карательный институт, ответственный только перед царем. Во времена Грозного таким институтом стала Опричнина. Вся остальная Русь стала называться Земщиной. В войне самое главное — это провести четко линию фронта между собой и противником.

«Земщина, — как правильно отмечают историки, — имела значение опальной земли, постигнутой царским гневом».

Царь уселся в Александровской слободе, во　дворце, обведенном валом и рвом. Иван жил тут окруженный своими любимцами, в числе которых Басмановы, Малюта Скуратов и Афанасий Вяземский занимали первое место. Любимцы набирали в Опричнину дворян и детей дворянских и вместо утвержденного штата в 1000 человек вскоре наверстали их до 6000, каждый из них получил поместье или вотчину отнятые у прежних владельцев. У последних «экспроприировали» не только дома и все движимое имущество; случалось, что их в зимнее время высылали пешком в пустые земли. Многие погибали в дороге. Таких несчастных было более 12 000 семейств. Масштабы, конечно, были еще не те, что впоследствии, но методика уже закладывалась на века.

«Новые землевладельцы, — продолжает историк, — опираясь на особенную милость царя, дозволяли себе всякие наглости и произвол над крестьянами, и вскоре привели их в такое нищенское положение, что казалось, как будто неприятель посетил эти земли».

На войне как на войне. Кроме обширных прав, у вновь созданного карательного органа были, разумеется, и обязанности, главным образом для более глубокого осознания своего привилегированного положения и элитарности.

«Опричники давали царю особую присягу, которая обязывала не только доносить обо всем, что они услышат дурного о царе, но не иметь никакого дружеского сообщения, не есть и не пить с земскими людьми (то есть с населением страны). Суды получили указания все дела решать в пользу опричников, и те с восторгом воспользовались этим обстоятельством для личного обогащения, поскольку о судьбе страны думали очень мало. Пошли поборы и конфискация. Многие теряли свои дома, земли и бывали обобраны до ниточки, а иные отдавали жен и детей в кабалу и сами шли в холопы».

«Учреждение Опричнины было таким чудовищным актом деморализации русского народа, — отмечает современник, — что даже если бы Сатана хотел выдумать что-нибудь для порчи человеческой, то и тот не мог бы выдумать ничего удачнее».

Вот, оказывается, когда закладывались гены «новой общности» — «гомо советикус», торжественно провозглашенной не знающим латыни вождем в эпоху развитого социализма!

Впрочем, как уже отмечалось, речь шла не только о народе, ибо война пронизала не только горизонтали, но и вертикали. Шли массовые казни знати, конфискация вотчин, ссылки и, в лучшем случае, насильственные пострижения в монахи.

Глава государства лично возглавил войну против собственного народа, не брезгуя порой выполнять работу простого палача. В лучших традициях своих свирепых языческих предков-норманнов.

«Нередко после обеда царь Иван ездил пытать и мучить опальных. В них у него никогда недостатка не было. Их приводили целыми сотнями, и многих из них перед глазами царя замучивали до смерти. То было любимое развлечение царя Ивана: после кровавых сцен он казался особенно веселым».

У многих возникало искушение объявить Иоанна Васильевича шизофреником. Но это вовсе не так. Он просто вел войну со своим злейшим противником, пытаясь как можно сильнее его устрашить и тем самым обеспечить самому себе существование. Зоркие глаза русских летописцев и историков быстро увидели суть государственной политики по отношению к народу и стране.

«Земщина, — отмечают они, — представляла собой как бы чуждую покоренную страну, преданную произволу завоевателей».

Оккупированная страна! Лучше не скажешь.

Но существовала еще и церковь, которая, обретя самостоятельность после крушения Византии, забыла старые идеологические установки своих учителей и пыталась как-то пресечь произвол властей по отношению к народу.

Митрополит Московский Филипп, демонстрируя огромное мужество, как-то осмелился сказать царю: «Оставь Опричнину! Иначе мне быть в митрополитах невозможно. Твое дело не богоугодное и не будет тебе нашего благословения!»

Не понимал мужественный митрополит, что идет война. Царь попытался ему объяснить: «Владыка святый, мои же меня хотят поглотить». Не согласился Филипп с доводами монарха и как-то осмелился отказать царю в благословении прямо в Успенском соборе. Не понимал благородный Владыка, что уже участвует в войне, демонстрируя небывалое геройство. Схваченный прямо в церкви Басмановым, глава церкви был брошен в темницу. По приказу царя ему забили ноги в деревянные колодки, а руки в железные кандалы и морили голодом. Единственному родственнику митрополита, Ивану Колычеву, отрубили голову и бросили ее в яму, где томился глава русской православной церкви, номинально — лицо, равное царю.

Приказав удавить Филиппа без лишнего шума в темнице, Иван расправился и со своим двоюродным братом Владимиром Андреевичем, умертвив его вместе с женой. Владимир вполне мог стать знаменем в войне и организовать какую-нибудь заваруху с претензиями на престол. Хотел он этого или нет, никто не выяснял, но лучше было перестраховаться.