Андрей Банников - Византийская армия (IV — XII вв.)

В самом деле, сокращение военных расходов также фигурировало в контексте разногласий и борьбы партий внутри политической элиты Империи, когда современники достаточно грубо, но иногда достаточно точно описывают политическую борьбу как столкновение между «военной» и «гражданской» (т. е. константинопольской бюрократической) группировками. Одним из результатов этого процесса в XI в. была демобилизация большого числа пограничных войск на востоке, замена военной службы в некоторых провинциях и на границе денежными выплатами, поскольку последние были более контролируемыми и перераспределялись согласно пожеланиям правящих придворных кругов, и отстранение в середине века «военного элемента» социальной и политической элитой от императорского правительства [1459]. Хотя правительство понимало необходимость найти альтернативу чисто военной стратегии и пыталось ликвидировать потенциальную угрозу на дунайской границе путем экономических средств, результатом этой политики были неспособность дать адекватный ответ на вызовы со стороны ранее недооцениваемых, а иногда и просто неожиданных внешних противников сначала печенегов на Балканах, а затем и турок-сельджуков в Малой Азии. Затем наступил и полный коллапс политической системы в результате гражданской смуты и внешнего вторжения [1460].

Таким образом, то, что традиционно считается признаком благодушия и высокомерия, характерного для политики императоров в середине XI в., на самом деле попросту являлось отражением несколько иного аспекта императорской идеологии.

Мир, бывший главной целью византийской внешней политики, уже был достигнут, и Империя могла гордиться этим достижением. Другой стороной этого успеха была агрессивная уверенность в себе, типичная для отношений второй половины X в. [1461]В течение XII в. и то, и другое сменилось отношениями, более близкими к периоду VII — начала X вв. Война все еще оставалась делом, которое в случае успеха могло принести славу имени ромеев, а те все еще оставались избранным народом, сражающимся за дело Бога на земле. Тем не менее прагматические соображения становились все более и более значимыми [1462]. Глобальные планы, частично возродившиеся в период правления Мануила I (1143–1180 гг.), уже не играли столь значительной роли; преобладал фаталистический реализм. В условиях очевидного территориального уменьшения Империи и соответствующего упадка ее военных ресурсов и политического влияния, ставших заметными в течение двух последних столетий абсолютно для всех, обращение к мысли, что успех варваров и неверных стал Божьим наказанием за грехи избранного народа становится все более частым. Приходит понимание того, что однажды Империя погибнет, и эта мысль, невозможная ранее, становится все более и более распространенной. Победу еще можно одержать, но и она находится в руках Господа. Автор хроники Георгий Пахимер вкладывает в уста императора Михаила VIII речь, которую тот произносит перед жителями Константинополя вскоре после его освобождения от латинян 1261 году. Она содержит все классические топосы императорской идеологии, когда война воспринимается как Божье наказание, а победа ромеев — как награда за праведность. Господь «воспользовался италиками», восстановление Города произошло благодаря божественной поддержке, а сохранение этой последней зависит от благочестия ромеев и их преданности истинной вере. Последуют и дальнейшие победы, а Господь отомстит за ущерб, причиненный ромеям, сокрушив гордость их врагов, точно так же, как в Ветхом Завете Господь отомстил за обиды, нанесенные израильтянам, своему избранному народу (Pachimer., 236) [1463].

Ведущие государственные деятели и императоры поздней Византии четко осознавали, что у них уже не было сил, чтобы восстановить господство христианской Римской империи как на Балканах, так и (что было более важно) в Малой Азии. Они были вынуждены пойти на теологический и церковный компромисс, чтобы получить поддержку с Запада, с помощью которой было возможно добиться уничтожения неверных и победы истинной веры [1464]. Эти усилия достичь компромисса разбились о неспособность Запада пойти на компромисс и неприятие народом Византии латинской «ереси». Наступательные военные операции становились все более непрактичными по причине нехватки ресурсов, и по мере того как Империя все больше и больше становилась жертвой сил, расположенных вдоль ее разбитых на куски границ, дипломатические средства стали играть все большую и большую роль в ее политике. А разрыв между идеологической теорией Восточного Римского государства и его хранимой Богом Империи и реалиями их постоянно сужающейся территориальной основы требовал все новых и новых компромиссов [1465]. Новая ситуация побуждала к уходу в новые теории решения проблемы будущего царства Божьего на земле, которые позволили найти компромисс между Православной Церковью и Османской империей и ее султанами. Между тем фатализм, с которым Империя продолжала сражаться на протяжении двух последних веков, будучи раздираема гражданскими смутами и экономическими неурядицами, получал дополнительный импульс от византийской интерпретации семи веков существования мира. Согласно этим верованиям, христианская Римская империя была последней империей, существующей перед началом правления Антихриста и Второго Пришествия. Некоторые из подсчетов предполагали, что седьмым веком должен был стать четырнадцатый или пятнадцатый век, а для многих византийцев судьба Империи была уже решена, и усилия изменить этот предопределенный вопрос были бессмысленным [1466].

В целом создается впечатление, что в период от IV до XII в. Восточная Римская, а затем и Византийская империя выработала несколько вариантов системы организации глубокой обороны. Все эти вариации были результатом соотношения между тремя основными факторами, определявшими политическое и социально-экономическое положение византийского мира. Первым из них были ресурсы, которыми правительство располагало для организации обучения, вооружения и поддержания существования армии, и способы добычи и распределения этих ресурсов. Вторым фактором стало международное положение, и особенно — уровень политической организации и развития идеологии, достигнутый противниками Византии, и, наконец, третьим — организационно-технические возможности этих последних.

Система обороны Поздней Римской империи была целиком ориентирована на оборонительные действия. Крупномасштабные наступательные операции, как правило, предполагали переброску значительных сил из других регионов, который становились уязвимыми для неприятельских вторжений.

Римляне, равно как и их последователи в Средние века, несомненно, имели четкое представление о границе как о линии — символе политического и культурного разграничения. Однако подобные линейные разделения не имели особого военного значения и представляли собой лишь ограниченную стратегическую ценность. В противоположность последним происходит создание пограничных зон. В них местные гарнизоны, опирающиеся на укрепленные центры, могли отражать атаки неприятеля, либо встретив его в поле и вынудив покинуть пределы Империи, либо заняв оборону на своих базах и совершая вылазки с целью измотать врага, замедлить его продвижение, лишить его поставок продовольствия и в конечном счете как можно скорее сделать набег бесполезным и невыгодным. Та же самая система должна была противостоять вызовам более серьезного характера, когда противник был более многочислен и лучше организован. Оборонительная стратегия позволяла противнику перейти границу, но далее обеспечивала то, что ему придется натолкнуться на большое число «опасных точек», т. е. крупных укрепленных центров, снабженных находившимися там гарнизонами. Если они были атакованы, ресурсы противника и линии его коммуникаций оказывались крайне уязвимыми, по мере того как он растрачивал свои силы и время на их захват. Если враг обходил эти крепости, находившиеся в них войска совершали вылазки, чтобы расстроить вражеские колонны, мешать им собирать фураж и продовольствие и ограничить их свободу передвижения. В то же самое время эти действия давали возможность сконцентрировать другие мобильные подразделения и двинуться с ними, чтобы встретить неприятельское вторжение. Война превратилась в непрерывные маневры и борьбу на истощение, поскольку вражеские отряды также пытались избежать столкновения с римской армией и уйти обратно со своей добычей, а римские военачальники стремились либо окружить неприятеля и обеспечить над ним численное превосходство перед решительным сражением, либо, желая избежать настоящего сражения, вынудить врага отступить по причине нехватки продовольствия [1467].