Леон Юрис - Милая , 18

Когда же они умирали, их трупы несли в детский отсек ”Майданек”, соединявшийся с канализационной системой, и выбрасывали в сточные воды: нужно было освободить место для новых умирающих.

Слабеющим голосом рабби Соломон в исступлении день и ночь пел псалмы.

На девятнадцатый день сгорело почти все, что могло гореть. Железные балки покорежились от перегрева. По тротуарам и мостовым невозможно было ходить, а сточные воды начали, наоборот, остывать.

И когда на двадцатый день палящий огонь утих, немцы вернулись добить противника, надеясь, что теперь-то уж дело сделано.

Но большинство бойцов остались в живых и жаждали снова встретиться с врагом лицом к лицу. Родель и десять его людей обыскивали бункеры за разрушенными стенами — не осталось ли там кого-нибудь. В это время в гетто вошли немцы.

Родель приказал своим людям спрятаться в груде камней, когда по Любецкой к ним начал приближаться патруль.

Немцы продвигались осторожно, с опаской, хоть и надеялись, что больше евреев в гетто не осталось.

Немецкий офицер послал автоматчика проверить груду камней.

Решение пришлось принимать мгновенно. В патруле двадцать немцев. Оружия, кроме пистолета, у Роделя нет; автоматчик, конечно же, обнаружит его бойцов, если подойдет ближе. Родель закусил губу и нащупал пистолет. Он пожирал глазами автомат немца. Замечательный автомат! Да еще и фляжка с водой...

Немец уже почти дошел до роделевского отряда.

— Всем оставаться в укрытии! — приказал Родель и выскочил из-за камней.

— Евреи! — еще успел крикнуть немец перед тем, как в него вонзился нож Роделя.

Родель выхватил его автомат и ленту с патронами и побежал в сторону, отвлекая немцев от своих бойцов.

— Стреляй в него!

Эсэсовцы начали стрелять.

Родель кинулся назад в разрушенный дом. Половины стен не было, и потому видна была вся лестница, до самого верхнего этажа. Там бушевал пожар. Родель упал ничком и дал по немцам автоматную очередь. Они кинулись врассыпную, а он помчался по лестнице вверх. Половина немцев бросилась за ним, остальные, оставшись на улице, стали обстреливать дом.

Этаж, еще этаж. Он опять дал из автомата низкую очередь по своим преследователям.

Тем временем его бойцы успели скрыться.

Родель добрался до последнего этажа. Комнаты горели. Дальше — тупик: вокруг бушует пламя. Немцы бросили гранату, она покатилась к его ногам. Он отпрянул, продолжая стрелять. На нем загорелась рубаха. Он зарычал и двинулся на немцев, в испуге отступивших перед этим живым факелом. Автоматная лента кончилась — он стал стрелять из пистолета.

Немецкая пуля сразила его, и он упал сверху прямо на улицу, весь охваченный пламенем.

* * *

На двадцатый день немцы вернулись, но уже оснащенные звукоуловителями. Среди них были инженеры, они не забыли также прихватить с собой собак. Обезумевшие от жажды бойцы гетто неистово атаковали их, но дело уже шло к неотвратимой развязке.

Пока гетто горело, оберфюрер Функ методично планировал уничтожение еще остававшихся там евреев. Немцы деловито возводили баррикады вокруг одного из кварталов, а потом разрушали этот квартал дом за домом, комнату за комнатой. Они искали бункер за бункером, отыскивали людей, прятавшихся в руинах. Как только обнаруживался бункер, туда спускались инженеры и закладывали динамит. После взрыва гранатометчики бросали в бункер зажигательные бомбы, и, наконец, специальная команда пускала туда ядовитый газ.

Ядовитый газ заполнял канализационные трубы. Отравленные воды прибивали трупы к колючей проволоке.

На двадцать первый и на двадцать второй день были уже разрушены десятки бункеров, а эти мерзкие, обнаглевшие еврейские сволочи все еще продолжали свои налеты. Немцы панически боялись сталкиваться с бойцами гетто лицом к лицу, потому что это всегда означало для них смертельную опасность.

На двадцать третий день они уничтожили сто пятьдесят бункеров и затем сменили тактику.

На перекрестках немцы поставили бидоны с водой и положили свежий хлеб, чтобы выманить из укрытий обезумевших от голода и жажды людей.

Поймав ребенка, они начинали истязать его на глазах у матери, чтобы та показала, где вход в бункер. Собаки тоже участвовали в этом способе добычи признаний.

К концу двадцать третьего дня было обнаружено около пятнадцати тысяч полуживых людей. Всех их отправили на Умшлагплац.

На двадцать четвертый день немцы уверились, что в основном битва выиграна и сопротивление пошло на убыль. Ночью Андрей Андровский, в обязанности которого входила перегруппировка сил в конце каждого дня, собрал двести шестнадцать бойцов и все имевшееся в наличии огнестрельное оружие и стал поджидать немцев, устроив им засады в руинах. Его бойцы отбросили немцев за пределы гетто, забрали выставленные хлеб и воду, прорвались через Гусиные ворота на арийскую сторону, где захватили оружие в небольшом складе и перебросили его через стену поджидавшим с другой стороны товарищам. Теперь у них был хлеб, боеприпасы и вода, чтобы продержаться еще какое-то время.

В этой операции погибла Сильвия Брандель, ее сразила пуля, когда она перевязывала раненого бойца.

Оберфюрер Функ был так потрясен докладом обо всем этом, что в припадке ярости застрелил одного из своих офицеров.

* * *

— Наверху немецкий патруль!

Милая, 18 в очередной раз привычно стихла. Дебора Бронская не давала двум десяткам детей даже пикнуть. Бойцы затаили дыхание. Раненые перестали стонать.

Прошел час... два...

Немцы наверху все еще искали вход в неуловимый штаб Еврейской боевой организации.

Через два часа рабби Соломон начал молиться, и Шимон Эден чуть не задушил его, чтоб он замолчал.

Там, наверху, собаки обнюхивали всю Милую, звукоуловители старались засечь любой звук — кашель, стон, рыдание.

В конце третьего часа напряжение стало невыносимым. К тому же стояла страшная жара. Один за другим люди теряли сознание. Де Монти дергал Дебору за волосы, чтоб она не впала в забытье.

Вдруг раздался плач.

Шимон, Андрей и Толек Альтерман бросились к плачущим и стали бить их прикладами, чтобы предотвратить общую истерику.

Пять часов... шесть...

Когда немцы покинули улицу, сознание потеряли уже практически все, кто был в этом бункере.

Из дневника

Завтра будет уже двадцать пять дней, как мы ведем сражение. Хоть бы смерть пришла ко мне. Нет у меня больше сил. До вчерашнего дня я еще кое-как держался, но теперь, когда Сильвии уже нет и Моисей при смерти, что остается? Что? Немцам все еще не удается завладеть гетто. Теперь молю Бога об одном: пусть сохранит жизнь Кристоферу де Монти, чтобы не погибла история нашего сопротивления.

Александр Брандель