Леон Юрис - Милая , 18

4. Депортация начинается 22 июля в 11.00.

5. Виды наказаний за неподчинение:

а) Евреи, значащиеся в опубликованных списках, за неявку будут расстреляны.

б) Евреи, предпринимающие действия, способствующие побегу или уклонению от организованной депортации, будут расстреляны.

Председатель Еврейского Совета

Борис Прессер

Варшава

Ежедневно будет объявляться порядок депортации на завтра. Он будет отпечатан большими буквами. 23 июля переселенцы должны явиться на следующие участки:

Электоральная улица, номера домов с 34 по 42.

Хлодная улица, номера домов с 28 по 44 включительно.

Улица Орла — номера домов с 1 по 14 и с 16 по 34.

Улица Лешно — номера домов с 1 по 3, с 7 по 51, с 57 по 77.

Все дома по Белой улице.

По приказу Петра Варсинского.

Еврейская полиция Варшавы.

Каждый, кто явится добровольно, получит 3 кг хлеба и 1 кг повидла. Продукты будут выдаваться на Ставской площади.

Отправка будет производиться из центра переселения — Ставки, №№6 — 8, вход с Умшлагплаца.

Заместитель председателя Еврейского Совета

доктор Пауль Бронский

Варшава

Оправившееся кое-как после ”черной пятницы” подполье собралось, чтобы обсудить, что означает депортация.

В первые три дня у немцев был неожиданный успех. Те, кто жили ”дикарями” без кенкарт, вышли из своих убежищ, не в силах устоять перед соблазном получить три килограмма хлеба и килограмм повидла, обещанных немцами. Умшлагплац не мог вместить всех добровольцев.

Центр депортации размещался в сером четырехэтажном здании на Ставках, прямо у северных ворот. Его не было видно ни из гетто, ни с арийской стороны. Когда-то в нем была школа, а потом больница ”Общества попечителей сирот и взаимопомощи”.

Эсэсовский гауптштурмфюрер Кутлер, ответственный за депортацию, был членом команды, проводившей массовые расстрелы на Восточном фронте. Он был всегда пьян, и его преследовали кровавые кошмары. Большинство его соратников тоже накачивалось спиртным и наркотиками.

За двойными железными дверьми с полдесятка нацистов проводили селекцию бесконечной очереди. Очень немногих отправляли назад в гетто для принудительных работ. Остальных же отсылали в огромный, вымощенный булыжником двор, окруженный высокой стеной.

Во дворе был выставлен наряд из ”соловьев” и их литовских и латвийских соотечественников под командованием нескольких эсэсовцев, с немецкими овчарками на поводках.

Вдоль всего двора тянулось кирпичное сооружение, напоминающее пакгауз. Состав из сорока четырех товарных вагонов стоял наготове.

Когда отобранные к отправке попадали во двор, их вещи тщательно обыскивались на предмет изъятия ювелирных изделий, денег и прочих ценностей. Чтобы втиснуть в вагоны побольше народу, у людей отнимали одежду, которую они взяли с собой.

Бригада евреев с фабрики Кенига отправляла эту одежду в дом на противоположной стороне улицы, оборудованный под склад. Там от пальто и жакетов отрывали подкладку в поисках спрятанных драгоценностей. Семейные сувениры — письма, фотографии, мелкие подарки — сжигали в большой печи позади здания фабрики.

Когда набиралось шесть тысяч человек, их грузили в вагоны. Каждый день, ровно в три часа дня состав отбывал ”в неизвестном направлении” на восток.

”Дикари”, пришедшие добровольно в первые дни ”большой акции”, были до того запуганы, что практически не оказывали никакого сопротивления. А на каждого, кто, попав во двор, начинал артачиться, тут же безжалостно набрасывалась стража.

За стеной польская синяя полиция вместе с еврейской поддерживали порядок в очереди ожидавших селекции.

Престарелых, калек и явно непригодных к работе уводили на кладбище неподалеку от Умшлагплаца, и там их расстреливали бригады эсэсовцев. Таким образом немцы ”убедительно” продемонстрировали, что в новые лагеря они берут только самых здоровых.

* * *

Несмотря ни на что, такие люди, как рабби Соломон, по-прежнему имели большое влияние. По мере того, как раввины, один за другим, исчезали в неизвестности и число ортодоксальных еврейских руководителей уменьшалось, на оставшихся ложилась все большая ответственность.

На четвертый день ”большой акции” уцелевшие подпольщики взяли под наблюдение Умшлагплац и стали бегать по Варшаве, пытаясь выяснить, куда отправлены составы.

Александр Брандель пришел к рабби Соломону, чтобы уговорить его обратиться в Еврейский Совет. Старик строго ограничил круг своих дел и обязанностей, а Еврейский Совет, возражал он, в эту сферу не входит. С помощью талмудических рассуждений, доводов и ссылок на прежние времена и прежние изгнания, Алекс поколебал старика. Под конец тот согласился собрать совет раввинов и разрешил Алексу обратиться со своей просьбой к тем пяти раввинам, которые еще могли прийти на этот совет.

Раввины постановили, что рабби Соломон имеет моральное право обратиться с петицией в Еврейский Совет.

Старик был уже почти слеп и различал лишь общие очертания предметов. Несколько месяцев назад он вынужден был отказаться от работы над записками Клуба добрых друзей и над дневником Бранделя. Он вошел в здание Еврейского Совета на углу ул. Заменгоф и Гусиной, опираясь на руку своего любимого ученика — Стефана Бронского.

Пауль Бронский нервничал сильнее, чем обычно. Его сын, Стефан, — и появляется с рабби средь бела дня, в таком месте, где доносчики так и кишат! Стефана отослали домой. Хотя рабби Соломон не мог видеть выражения лица Пауля, он почувствовал беспокойство в его голосе.

— Доктор Бронский, сейчас много говорят о депортации. В сущности, ни о чем другом и не говорят.

— Ну, разумеется.

— Мы слышали, что массовое уничтожение в восточных лагерях смерти продолжается?

— Чепуха. Разве вы не видите, что воду мутит все та же кучка агитаторов, с которыми мы боремся с первого дня оккупации? Они и распускают слухи, что на востоке проводятся массовые убийства.

— А Еврейский Совет когда-нибудь запрашивал немцев, насколько эти слухи верны?

— Ну, конечно же, нет, — Пауль стиснул зубы. Старик потерял зрение, но отнюдь не прозорливость. — Дорогой рабби Соломон, никто не говорит, что жизнь в гетто легка. Мы проиграли войну, и козлами отпущения стали евреи. И все же, в рамках установленного порядка, нам удалось добиться того, что большинство людей здесь осталось в живых.

— В таком случае, доктор Бронский, я полагаю, вы готовы нас заверить, что большинство людей здесь останется в живых и в следующие три-четыре недели?

Пауль беседовал о депортации только с Борисом Прессером. Сам он надеялся, что за неделю-другую немцы наберут достаточно народу для своих лагерей и прекратят депортацию.