Натан Эйдельман - «Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

© Н. Я. Эйдельман, наследники, 2021,

© Ю. Мадора, составление, 2021,

© Я. Гордин, предисловие, 2021,

© С. Тихонов, дизайн обложки, 2021,

© ООО «Новое литературное обозрение», 2021

Эти два имени — Марк Блок и Анри Пиренн — возникли здесь не случайно. Натан Яковлевич Эйдельман уверенно одобрил бы их присутствие, их соседство с его именем.

Марк Блок, «Апологию истории» которого Эйдельман знал и высоко ценил, ветеран двух мировых войн, герой французского Сопротивления, погибший в гестапо, остро ощущал единство прошлого и настоящего. Настолько остро, что не мог уклониться от вызова истории. Хотя имел такую возможность.

В той главе, в которой речь идет о Пиренне, названной «Понять прошедшее с помощью настоящего», он писал: «Незнание прошлого неизбежно приводит к непониманию настоящего. Но, пожалуй, столь же тщетны попытки понять прошлое, если не представляешь настоящего» [1] Блок М. Апология истории. М., 1973. С. 27. .

Он жил в едином историческом пространстве. Свойство, в высшей степени присущее Эйдельману.

Анри Пиренн, крупнейший бельгийский историк, в главных своих трудах — «Магомет и Карл Великий» и в «Истории Бельгии», два тома которой, посвященные Нидерландской революции, были изданы на русском языке в 1937 году, являют тот тип историографии, который, как мы увидим, был близок Эйдельману, — это история людей, а не событий и явлений.

Эйдельман менее всего был «антикваром», как и Марк Блок, он естественно существовал в живом историческом потоке, вступая в человеческие отношения с персонажами своего обширного исследования, воспринимая их скорее как собеседников, чем как объект научного анатомирования.

Некогда, в небольшом эссе, посвященном Эйдельману, я писал: «Есть два типа историков. Одни говорят об истории. Другие говорят с историей. Это не качественная оценка. Это — констатация. Эйдельман говорил с историей так же расположенно, открыто и бурно, как разговаривал с друзьями. Он был исследователь-собеседник. Из тех, кто разговаривает с богами, а не только вопрошает. Методологические принципы историка зависят в не меньшей степени от его человеческой натуры, чем от научной школы. <���…> Принцип „собеседничества“ в осознании истории — это живое взаимодействие сознаний: сближение, отталкивание, как угодно, но — живое, с ощущением союзника ли, оппонента ли как собеседника, а не как предмета дружелюбной или враждебной научной вивисекции» [2] Гордин Я. В сторону Стикса. Большой некролог. М., 2005. С. 79. .

Особенность предлагаемой читателю книги в том, что она в значительной части состоит из работ, публиковавшихся в разное время в периодике, и отличается от монографических изданий Эйдельмана естественным разнообразием сюжетов.

Исключение составляет последняя большая работа — «Революция сверху в России», вышедшая в год смерти своего автора отдельным изданием.

Книга включает три раздела.

Первый — пять статей о Пушкине. Второй, под условным названием «19‐й век». И третий — «История и современность» — «Революция сверху в России».

При кажущемся разнообразии тем книга, как мы увидим, являет собой единую систему, скрепленную пересечением судеб, перекличкой идей, методом исследования материала.

Метод декларирован первой статьей — «Две тетради. Заметки пушкиниста». Это единственная статья в книге, которую с достаточным основанием можно назвать литературоведческой. Здесь Эйдельман победительно демонстрирует свое искусство выявления смысла разорванных текстов — черновиков, путем установления трудноуловимых связей, путем сопоставления отрывков, казалось бы, исключающих родство между собой. Он демонстрирует искусство сопоставления вариантов, не желающих, на первый взгляд, складываться в органичную картину. Он демонстрирует уникальное умение охватить взглядом пространство, заполненное разнородными набросками, и превращать его в историческое полотно. Это пространство — две «болдинские тетради» 1833 года, которым были присвоены архивные номера 2373 и 2374.

Эйдельман берется за дело безнадежное. «…Стоит ли говорить, как изучены, тысячекратно прочитаны болдинские тетради… И все же мы приглашаем… Приглашаем всего к нескольким листам, к нескольким мелочам».

Разумеется, эти «мелочи» плотно встроены в общий болдинский контекст.

И далее: «То, что принято называть „психологией творчества“, большей частью неуловимо, непостижимо, но иногда вдруг, следуя за частностью, подробностью, попадаем в такие глубины, откуда дай бог выбраться, где „ мысль изреченная есть ложь …“».

И в результате из анализа этих «мелочей» возникает грандиозная картина не просто мощных замыслов, но судьбы России, а затем и горький абрис собственной судьбы Пушкина.

«Начав с частностей, черновиков, датировок и тому подобного, мы, кажется, коснулись вещей важнейших: пугачевская война и крестьянские, холерные бунты начала 1830‐х годов; страшный крах той цивилизации, где была молода старая графиня, и загадка нынешнего мира, которым пытается овладеть Германн. <���…> Космические вихри вьются над тетрадью 2373 и ее несохранившимися страницами, где скорее всего находились все черновики „Пиковой дамы“, трагические мотивы для поэта, может, самые мучительные, и в соседней, 2374‐й».

Уже мелькнул среди этих «космических вихрей» один из важнейших сквозных героев книги — Карамзин, и встал в полный рост другой не менее важный для всей творческой работы Эйдельмана (хотя монографического исследования о нем и нет) — император Петр Великий.

Вторая часть статьи — история драматических отношений двух гениев — Пушкина и Мицкевича. Верный избранному приему, Эйдельман отталкивается от двух примечаний к «Медному всаднику» — на первый взгляд вполне частных.

«О том, что отношения двух гениев, русского и польского, были важнейшим событием в предыстории „Медного всадника“, известно давно, написано немало… Но и сегодня, начав размышлять над несколькими строчками примечаний, можно, кажется, приблизиться к „предметам сокровенным…“ ».