Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

У сестер наших, особенно в начале, дел было немало, ибо среди интернированных было много тяжелых больных, главным образом туберкулезных. Потом часть их, по признании полными инвалидами, была отправлена в Россию, некоторые умерли, и тогда работа в лазарете сократилась. Наши сестры, работавшие на войне с лучшими нашими врачами, негодовали часто на датских врачей лагеря. Удивляться этому не приходилось, ибо это были большею частью заурядные военные врачи, относившиеся к нашим больным так, как они относились бы к своим солдатам. Впрочем, как люди они были личности милые и добросовестные, и жаловаться на них на этой почве было нельзя. Наши сестры, к сожалению, далеко не все были одинаковы. Старшей сестрой была Масленникова, про которую я уже говорил. С солдатами и офицерами она ладила одинаково хорошо и работала прекрасно. Сестры ее, однако, недолюбливали. Хорошо работали сестры Клюева, Голицына, Домерщикова и Петровская. Хуже была Художилова. Только об одной из них, которая вскоре вышла замуж за одного из интернированных офицеров и уехала с ним в Англию, отзывались неважно. Судьба разбросала всех их, Масленникова и Клюева стали монахинями. Голицына оказалась во Франции первой иностранкой, занявшей место инспектрисы детского призрения, Домерщикова тоже работала как французская сестра. Забыл я сестру де-Витт, жену начальника дивизии, попавшего в плен в Новогеоргиевске. Она только и жила мыслью об интернировании мужа, как сестра же была очень посредственна. Позднее она добилась его приезда, вместе с ним уехала после Октября в Россию, в Киев, где у них была большая семья и умерла там во время гражданской войны.

Жизнь в Копенгагене, особенно в Hótel d’Angleterre, была нам не по средствам, почему мы стали почти сряду искать себе помещение за городом. После нескольких неудачных попыток устроиться где-нибудь в имении, мы взяли две комнаты в небольшой гостинице в Скодсборге — купальном местечке в 16 километрах от Копенгагена, и сряду переехали туда. Скодсборг, ранее небольшое купальное местечко вытянулось в два ряда домов по обе стороны шоссе между морем и старым буковым лесом. Включало оно в себя кроме большой гостиницы и нашей маленькой, еще большую санаторию. Вокруг Скодсборга были уютные мирные местечки, куда мы ходили гулять почти каждый вечер — Ведбю, Нерум, Спрингфорби, проходя обычно сперва чрез красивый лес, хотя и, по сравнению с нашими лесами, мертвый. Самая красивая прогулка была, однако, к небольшому королевскому охотничьему дворцу — Erewitgen, одиноко расположенному на холме против Спрингфорби в центре Darchave, леса с большими полянами, в котором мирно жили почти ручные стада ланей. Лес этот тянулся почти до Клампенборга и до Копенгагенских укреплений, теперь уже никому страха не внушавших.

Вообще, хотя Дания после объявления войны и мобилизовала свою армию, однако, мысль о возможности для нее выступить против Германии, несмотря на общую к ней антипатию, кажется, ни у кого не возникала. Вся армия состояла из двух дивизий, и среди иностранцев говорили, что Германия может занять всю Данию в худшем случае для себя в течение двух недель. Не могли бы помочь и флоты Антанты, ибо германский флот караулил все выходы из датских проливов. С башни Зоологического сада можно было наблюдать сторожевые немецкие суда. Очевидно, в случае войны, датские минные заграждения были бы сряду протралены, и немцы стали бы в Орезунде против самого Копенгагена. Наши комнаты в Скодсборге выходили на море — Орезунд или, как его у нас называют, Зунд был столь узок, что мы почти каждый вечер видели огни шведского города Ландскроны. Красивы были по вечерам и различные огни, частью переменные, многочисленных здесь маяков. Купанье в море было не идеально, ибо дно было каменистое, но молодежь купалась аккуратно. Лето было жаркое, и купанье было очень приятно.

В гостинице, кроме нас жила русская семья графа Гендрикова, старика, бывшего кавалергарда, исключительно правых, притом глупо правых взглядов, жены его и трех детей. Затем жила семья петербургского дантиста, швейцарца Глатц. Жена его была русская, и дети их были тоже совершенно русские. Старший их сын, студент, и дочь подходили к нашей Нусе. Следующая пара была лет 12–13, и, наконец, был сынишка лет трех, общий любимец семьи, часто хворавший. Семья была дружная и милая, и мы с ними жили очень хорошо. Кроме того, в другой гостинице жила Л. М. Аносова с девочкой Надей, на год старше Малинки. Под покровительством Л. Мих-ны Потоцкие устроили свою Лику. Отсюда началась дружба наших девочек — старшей с Ликой и Марины с Надей. Л. Мих., рожденная Менделеева, потеряла мужа, умершего от туберкулеза, и теперь дрожала за Надю, тянувшуюся вверх, но худенькую, со своей слабой грудью.

В Скодсборге я пока пробыл только один день, помог своим устроиться, и чрез Мальме вернулся в Стокгольм. Переход от Копенгагена в Мальме мне ни разу не пришлось делать в плохую погоду, но в этот раз вечер был исключительно дивный, и жалко было оставлять пароход. Весь Орезунд был заставлен минами и между ними был оставлен только один проход на Мальме, который после каждой бури тралили, ибо часто мины срывались с якорей. Мальме — хорошенький, чистый городок, я исходил вдоль и поперек за несколько проездов чрез него, ибо поезда приходилось ждать несколько часов. Так как у меня был дипломатический паспорт и обычно я возил с собой дипломатическую вализу [7] Почту. , то меня в Копенгагене пропускали без задержек, но простых смертных обыкновенно очень строго обыскивали, ибо, вследствие недостатка в Швеции продовольствия, начался летом 1917 г. усиленный его вывоз из Дании, с чем и боролись. Дамам, например, прощупывали пальцами волосы. С едой в Швеции стало столь туго, что, например, в Гельсингер по праздникам приезжали целые толпы шведов из Гельсингборга, специально, чтобы плотно поесть и выпить.

В Стокгольме я пробыл два дня. Кроме заседания Русского комитета, к которому я привлек тогда впервые Классена, я был дважды в Шведском Красном Кресте у Дидринга, заведшего разговор о созыве конференции о военнопленных между нами и немцами. Конечно, я сослался на то, что не могу дать ответ без указаний свыше. Затем Дидринг предложил мне свидеться у него с представителем германского Красного Креста бароном Беннигом. Согласился я на этот разговор, конечно, только с одобрения нашего поверенного в делах. Ничего интересного в этом разговоре не было, но тон его был кислый. И Бенниг, и Дидринг нападали на нас за тот хаос, который уже был у нас, на что я мог только ответить указанием на положение наших военнопленных в Германии. Мне было несколько страшно соглашаться на этот разговор, помня, как осуждали Протопопова за его разговор с Варбургом, однако меня в Петербурге только одобрили потом за мое решение не уклоняться от него.