Владимир Воейков - С царем и без царя

Встретив французского офицера, я обратился к нему с просьбою указать мне дорогу во французское посольство; он предложил мне идти с ним вместе, так как он шел туда же. В завязавшемся между нами дорогой разговоре офицер (как оказалось, генерального штаба) не постеснялся высказать взгляд французов на то, что им дорого обошлось предательство императрицы Александры Федоровны. Разубедить его словами мне не удалось, ибо пропаганда против императрицы в то время еще никакими документальными данными опровергнута не была. Единственное, что мне оставалось спросить его, почему из двух коронованных особ одного и того же происхождения русская императрица, по их мнению, предала Антанту, а королева бельгийская была по отношению к ней вполне лояльна? Вопрос мой остался без ответа.

Граф Сент-Олер, приняв меня внешне вежливо, на мою просьбу о визе дал тот же ответ, какой я получил и в Крыму: что по этому поводу будет в Париж послан запрос; а через несколько дней мне было сообщено, что французское правительство не находит возможным разрешить мой приезд во Францию. Мне показалось странным, что Франция, считавшая меня в 1914 году достойным награждения орденом большого креста «Почетного легиона», в 1919 году не находила возможным даже впустить меня в свои пределы. Пришлось искать выхода из создавшегося положения. Случайно встретив одного серба, которого знал по России, я через него получил у сербского представителя в Бухаресте визу для проезда в Сербию, что меня не избавило от больших хлопот в бухарестской межсоюзнической комиссии по получению от французских лейтенантов разрешения на выезд из Румынии в Сербию.

В то время пассажирское сообщение было настолько дезорганизовано по всей Румынии, что поезда ходили не по расписанию, а случайно; внешне они напоминали собою наши поезда, вагоны которых во время бегства товарищей с фронта были, как гроздьями, увешаны людьми. Достать билет на проезд представляло непреодолимую трудность. Помог случай: однажды, идя по «Кала Виктория», я встретил едущим в карете одного своего знакомого курьера американской миссии в Бухаресте. Он мне крикнул из окна кареты, что завтра уезжает. Остановив его извозчика, я сел к нему в экипаж. По дороге я узнал, что он на следующий день едет в Вену в немецком краснокрестном поезде, комендантом которого от Антанты был назначен американский лейтенант. На мой вопрос, нельзя ли мне пристроиться пассажиром на этот поезд, он ответил, что хотя это и трудно, так как сегодня суббота и уже три часа дня, а поезд уходит завтра утром, но можно попытаться обратиться к американскому посланнику в Бухаресте. Мы расстались. Мне пришла в голову мысль пройти в полицию и на всякий случай получить отметку о выезде из Бухареста, а имея ее, попросить нашего бывшего представителя России дать мне рекомендацию к американскому посланнику, при содействии которого можно было попасть на немецкий санитарный поезд, шедший на Данциг через Белград и Вену.

Было уже около 7 часов вечера, когда я пришел к американскому посланнику. Ко мне вышел человек с забинтованной головой и по-немецки очень сухо сказал, что посланника дома нет, что приема сегодня не будет. Я его спросил:«Милый друг, отчего вы забинтованы? Не сделана ли вам операция?» Будучи, по-видимому, озабочен исключительно своим здоровьем, он моментально перешел на описание карбункула, который ему разрезали на затылке. Мы с ним уселись на ступеньке подъезда, я ему сначала предложил сигару, потом пять лей. Мы сделались приятелями. Похлопав меня по коленке, он сказал:« Я вижу, вы — хороший человек, я вам помогу. Министр вернется переодеваться перед обедом; как приедет, вы входите за ним, а я устрою, что он вас примет ».

Не успел он этого сказать, как появился мотор, из которого вышел американский посланник... вошел в подъезд... я за ним. В полуосвещенной передней он спросил, что мне нужно. На мой ответ, что у меня есть письмо к нему и, кроме того, нужно с ним поговорить, он попросил зайти в рабочий кабинет рядом с передней. Узнав, кто я, он стал рассказывать, как он после революции говорил нашим солдатам в окопах речи, убеждая их не поддаваться растлевающему влиянию пропаганды, а нести долг верности Антанте до конца; говорил и об успехе, который эти речи имели... Он очень мило согласился исполнить мою просьбу, написал записку коменданту поезда, и я, поблагодарив его, удалился.

Был уже конец восьмого часа вечера. Краснокрестный немецкий поезд стоял на запасных путях. По полученным от служащих на вокзале объяснениям, я должен был идти все вперед. Я стал пробираться по неосвещенным путям между пустыми составами, следя за двигавшимися во всех направлениях паровозами. Прошел я версты две; оказалось, что краснокрестный немецкий поезд стоял не на станции, а в каком-то тупике значительно дальше. Нашел я его только благодаря услышанному разговору на немецком языке. Разговаривавшие были немецкими санитарами, которые меня очень любезно проводили до вагона, занимаемого американским комендантом. Прочитав записку посланника, американец мне сказал: «Можете завтра прийти — вам будет место. Для верности я еще поговорю с доктором». Через несколько минут он привел очень симпатичного молодого немца, оказавшегося старшим врачом поезда. Отнесся он ко мне весьма любезно и подтвердил слова коменданта.

Отъезд из Бухареста. Берлин. Копенгаген. Императрица Мария Федоровна. Доктор Мартини.

На следующее утро около 12 часов дня я подходил с ручным багажом к месту погрузки поезда, оцепленному кордоном румынских солдат. Вне черты кордона сидели группы немцев с женами, детьми, багажами, с 8 часов утра ожидая очереди. Только в третьем часу дня румынские военные власти, контролировавшие военнопленных и интернированных немцев с их семействами — преимущественно инженеров нефтяных приисков, — стали пропускать едущих в поезд. Когда я подошел со своим паспортом в руке, румынский офицер меня оттолкнул, заявив, что я в списке штаба не состою и потому ехать не имею права. Я стал знаками объяснять показавшемуся вдали американскому коменданту свое полное отчаяние. Подойдя ко мне, он совершенно спокойно сказал, что все это пустяки, что нужно дать румынам время кончить проверку. И действительно, по окончании проверки около поезда осталось только несколько часовых. Сопровождать поезд должен был очень симпатичный румынский офицер, который, получив приказание от коменданта, немедленно пропустил меня в спальный вагон III класса, в отделение, предоставленное моему знакомому американскому курьеру, его спутнику-румыну и мне.

Выехав из Бухареста, я объяснил коменданту и доктору цель моего путешествия и просил дать мне возможность с ними доехать до Германии, на что получил их любезное согласие. Санитарный поезд шел до Германии 14 дней, останавливаясь на больших станциях по нескольку часов, а иногда и целый день.