Бернгард Куглер - История крестовых походов

Прежде чем выступить в бой, были посланы к Кербоге послы, чтобы склонить его к миролюбивому отступлению. Эмир сурово отвечал, что оставляет только выбор между обращением в ислам или смертью. С этим был брошен жребий, но он выпал для христиан благоприятнее, чем они могли ожидать. Потому что они могли располагать не более как 150.000 изнуренных воинов, часть которых должна остаться в городе для прикрытия от цитадели, а противник был в несколько раз сильнее; между тем старое расстройство сельджукского мира снова сказалось и здесь. Под знаменами Кербоги находились Ридван Галебский и Декак из Дамаска и сеяли раздор; эмиры и старейшины племен ссорились друг с другом и все сильное вооружение Востока было уже близко к тому, чтобы разрушить самого себя. К этому присоединилось то, что Кербога высокомерно не хотел видеть этих недостатков собственного войска, а христиан считал уже неспособными к серьезной борьбе.

Поэтому, когда утром 28 июня крестоносцы вышли на битву, эмир дал им беспрепятственно перейти мост через Оронт и занять на северном берегу позицию против него. Быстрый удар на двигавшиеся колонны, быть может, сразу обеспечил бы ему победу, но он не видел для себя надобности в этом. Только тогда, когда три четверти крестоносного войска широким фронтом начали нападение, сельджукский отряд на хороших лошадях старался зайти к ним с фланга и тыла, но был здесь твердо встречен Боэмундом и после горячей битвы обращен в бегство. Это оживляющим образом подействовало на наступательное движение христианского фронта и так как одновременно с этим в магометанском войске внутренние ссоры кончились всякого рода неурядицами, то эмиру мосульскому не оставалось ничего больше, как скорее отдать приказ об отступлении. Во время этого отступления сильная армада совсем рассеялась; богатый лагерь ее доставил победителям громадную добычу и, освободившись от ужаснейшей опасности, они чувствовали себя легче и лучше, чем сами могли надеяться даже в смелых мечтах.

Во время всех этих битв за Антиохию, или даже с самого начала крестового похода, среди крестоносного войска нашлись прилежные перья, которые старались изобразить черта за чертой ход событий. Мы обязаны им не только рядом простых и правдивых рассказов, которые имеют неоцененное достоинство для изучения истории того времени, но, кроме того, литературными произведениями еще другого рода. Потому что страстное возбуждение, в котором с самого начала находилась огромная масса пилигримов и которое еще возросло в течение войны, с ужасающей силой подействовало на головы рассказчиков. Им казалось как бы чудом, что они жили теперь на далеком Востоке, среди магометан, в роскоши сирийского ландшафта, вчера еще в смертельном бедствии, сегодня — спасенные и обеспеченные блестящей победой. Спокойное наблюдение пропадало; деятельность фантазии выступала на первый план и скоро густая ткань саги окутала всю историю крестового похода. Героические подвиги, свидетелями которых они были, баснословно преувеличены; к ним придумывались новые и все они связывались с именем того крестоносного князя, к отряду которого принадлежал рассказчик. Так возникла слава Готфрида и Гуго, Раймунда и Роберта, которой они не заслужили, несмотря на всю свою храбрость. Рядом с этим были выдуманы происшествия, которые не имели почти никакой связи с действительными событиями, как, например, трогательная сага о датском королевиче Свене, который будто бы после ухода великого крестоносного войска из Никеи двинулся через Малую Азию со своею невесткой Флориной и 1.500 рыцарей, был предан греками сельджукам, которые напали на него в лесной чаще и убили его и весь его отряд. Но всего больше влияния эта бессознательная творческая деятельность оказала на переработку истории Петра Амьенского.

Мы оставили этого странного полководца, когда он, незадолго до истребления его крестьянского войска на малоазиатском берегу, вернулся в Константинополь. Там он ждал прибытия князей и рыцарей и в их свите совершил настоящий крестовый поход. При нем, конечно, остались некоторые из его старых товарищей, к которым мало-помалу примкнул разный простой народ, нищие и мародеры, так что, наконец, опять образовалась большая толпа, похожая на ту, которой прежде повелевал Петр, но еще более грубая. Правда, по словам саги, во главе ее был военный предводитель, которого сами подчиненные в шутливом настроении называли турецким словом: король Тафур, принц нищих. Но в действительности главой этих людей был Петр, и сияние святости, которое озаряло его личность, придавало ему известное значение и в остальном войске. В январе 1098 года, когда у Антиохии нужда христиан достигла высшей степени, Петр, правда, пережил момент малодушия и вместе с другими крестоносцами обратился в бегство. Но Танкред догнал его и заставил вернуться. Вскоре после этого он опять занял такое видное положение, что, например, незадолго до решительной вылазки христиан из Антиохии, на него было возложено то посольство к Кербоге, от которого старались уклониться все знатные господа. А вскоре после победы над мосульским войском, его, кажется, избрали кроме того распорядителем известного рода кассы бедных, которая была основана для поддержки неимущих в войске.

Нищенский народ так называемого короля Тафура изливался в похвалах Петру, точно так же, как лотарингские рыцари на первый план в своих рассказах ставили своего герцога Готфрида, французы — графа Гуго, брата своего короля. И поэтому здесь надо искать источник тех бесконечно повторяющихся саг, по которым Петр, по поручению самого Иисуса Христа, призвал Запад к крестовому походу. Среди этих нищих могли быть люди, которые возвещали в песнях эти произведения мечтательной фантазии. Другие пилигримы также чувствовали подобное настроение и, таким образом, возникли мало-помалу обширные циклы песен, которые содержат в себе в самой пестрой смеси правду и вымысел, историю и сагу, и рядом с глубоко религиозным настроением крестоносцев дают часто удивительное выражение и самому необузданному настроению, что достаточно видно из стихов, которые рассказывают о жизни нищих в лагере под Антиохией [19].

Я хочу рассказать вам о нашем крестоносном войске, которое расположилось в городе лагерем. Его тяжело давит дороговизна, его запасы выходят, оно очень нуждается. Господин Петр Пустынник сидит перед своей палаткой, и к нему пришел король Тафур с толпой человек в тысячу, которую терзал голод. «О, господин, помоги нам, взгляни на нашу нужду. Мы должны умереть с голоду, сжалься над нами Бога ради!» Господин Петр отвечал: «Прочь, простофили, прочь, ленивцы! Разве вы не видите везде вокруг себя мертвых турок? Это — прекрасная пища, если ее посолить и изжарить». Тогда сказал король Тафур: «Вы очень умно рассудили». Он покидает палатку господина Петра и отсылает своих людей. Их больше чем десять тысяч и все они в одном месте. Они сдирают кожу с турок и хорошо их потрошат, варят и жарят мясо к пиру. Им это порядком нравится: они едят его не соленым и с хлебом. Иной, прищелкивая, говорит соседу: «Пост прошел, всю свою жизнь я не буду желать лучшего кушанья и предпочитаю его свинине и жирной ветчине; дайте нам им полакомиться, пока мы свалимся». Тогда приходят с графом Робертом Танкред Боэмунд и герцог Бульонский, который пользовался большим почетом. Они идут в латах, вооруженные с ног до головы, приносят они свое приветствие королю Тафуру. Они спрашивают его, смеясь: «Ну, как вы поживаете? Скажите». «По правде, — отвечает король, — я солгал бы, сказав: плохо, если бы у меня только было чего выпить! В еде нет недостатка». — «Хорошо, — говорит герцог Готфрид, — я достану вам что нужно». Он велит подать кружку своего хорошего вина: «Пейте вино, король Тафур». Оно сладко в него вливается».