Виталий Надыршин - Земля необетованная

Морщась от неприятного запаха и сморкаясь в платок, сосед, что сидел напротив Семёна, осторожно чихнул, и картавя, раздражённо произнёс:

– Есть только один запах, который не раздражает и который нравится всем – запах свежевыпеченного хлеба.

– Да уж… Что верно, то верно, – желая поддержать разговор, ответил полусонный Гершель.

– Таки меня великодушно простите молодой человек, но, ви случайно не еврей?

Семён приоткрыл глаза, и буркнул: – Нет, арап Петра Великого…

Не обращая внимания на иронию, сосед произнёс: – Услышал я, ви едете у Крым решать вопросы с еврейскими поселенцами?

Семён внимательно посмотрел на него. «Судя по разговору – наш человек – еврей, – решил он. Хотя его круглое, слегка оплывшее, толи от безбедной жизни, толи от возраста лицо, мало напоминало внешность человека еврейской национальности: выдавали национальность еврейские обороты речи и манера говорить – мягкая, слегка картавая, располагающая к общению. Нездоровые полукружья вокруг глаз выдавали у него проблемы с печенью, но это, как говориться, к национальности отношения не имеет.

Семён неопределённо пожал плечами.

– Ну, уж, таки, – решать, скажите тоже, – в том же тоне и манере ответил соседу он. – Таки, и без меня есть кому решать. Служба, видите ли… В Крыму много осело ранее репрессированных бывших кулаков. Отсидели своё и вернулись… Крым: тепло, виноград – всех тянет к тёплому морю. Мешают строить честным труженикам светлое будущее.

– Опять украду чуточку вашего внимания, но, таки, хочу спросить: а родственники, и главное, взрослые дети арестованных, при чём тут, хотел бы я знать, – произнёс сосед.

Семён хотел было уже напомнить ему о мнении товарища Сталина по этому вопросу и в связи с этим о решении Политбюро… Не лишним было бы информировать гражданина и с приказом Ежова за номером 0044 от 30 июля 1937 года… В приказе, за который Семён сам расписывался сказано об этих всех безобразиях, творимых классовыми врагами советской власти, но обратив внимание на погрустневшее лицо своего соседа решил сменить тему.

– Родители ещё в начале двадцатых переехали в Крым. Под Евпаторией сейчас живут. Жену с сыном к ним везу.

Сосед сразу оживился.

– Какие молодцы ваши родители. Надо же, не убоялись трудностей. Ви не поверите, а ведь я, товарищ лейтенант, тоже, как бы причастен к ним – первым еврейским переселенцам и кибуцам. Ви в курсе, наверное, что в мае 1924 года в Симферополе крымскими депутатами таки было принято решение об устройстве евреев в Крыму с переселением первой тысячи еврейских семей.

По глазам вижу, молодой человек, что не слышали. Так вот, приняли решение, несмотря на ревнивое отношение к нам – евреям, Крымского правительства, возглавляемое татарами. Татары называли нас тогда «посягателями» на земли Крыма, не уточняя при этом, что оные земли – северные, безводные, малонаселённые. Таки, товарищ лейтенант, ви видите пред собою человека присутствующего на том заседании. Не могу не испытывать сожаленья, что теми «посягателями», по иронии судьбы, оказались, таки, мы – евреи.

Сосед покачал головой. – Ах, как давно это было, и как недавно…

На короткое время он замолчал.

Видимо мужчину распирало от желания поделиться воспоминаниями о тех годах своей жизни, и он резко протянул Семёну руку. – Позвольте представиться: Григорий Исаакович Ватник!

Семён вежливо кивнул, и тоже назвал себя.

– Имею свои законные шестьдесят пять лет от Рождества Христова, больную печень и ревматизм, который требует к себе уважения и немалых, я вам скажу, затрат. Я с моей супругой Розочкой, – он рукой показал на дремавшую рядом с окном пожилую, полную женщину, – едем на грязи в Саки.

– И лечебную воду заодно попить, – сонно добавила его супруга.

– Золото, а не женщина, – поспешно произнёс супруг. Розочка жалеет меня и всегда сопровождает в этих утомительных поездках.

В последних словах Григория Исааковича звучала явная усмешка.

– О том, что я тебя Гриша когда-то пожалела, я уже пожалела много раз, – без намёка на иронию произнесла благоверная супруга Ватника. – Когда-то мне хотелось прижаться к тебе и обольстить, теперь, увы, и это правда, – пожалеть.

– Розочка, дорогая, не надо так о мине сказать! – пытаясь обидеться, ответил супруг. – Таки рядом с нами молодёжь, и то чего нам таки уже не хочется, она, то делает в удовольствие.

При этих словах зашевелилась жена Семёна Наташа.

– Скажите тоже, обольщать! Когда?.. Приходит Сеня домой – я уже сплю, рано уходит – тоже сплю. Хоть следи за ним, чтоб на сторону не ходил. Сеня, точно на сторону не ходишь? – стараясь сказать шутливо, произнесла Наташа. Однако, в её голосе можно было услышать нотки подозрительности.

– Милочка, таки я вам советую на эту чепуху не обращать внимания. Умная женщина следит за собой, а глупая – за мужем, – назидательно произнесла старая женщина. Мужчины все козлы, и коль где капусту увидят – сожрут, и не подавятся. Следи, не следи!

– Роза, слова твои – нас, мужчин, обижают, таки.

– Я тебя умоляю, Гриша! Обиделся он… Не пудри мне мозги! И без тебя на душе понедельник! Таки, едем в общем, на приличный вагон ты денег пожалел.

– Таки да, пожалел… Ротшильд не мой родственник, как ты знаешь… Хотя, признаю – это горький факт!

Семён напрягся в ожидании ответной реакции Розы. Не дождался… Она промолчала. Видимо, с этим фактом супруга Григория давно смирилась.

В вагоне стало совсем темно. Проводник запалил свечи в двух фонарях, укреплённых в коридоре на стене. Некоторые пассажиры зажгли свои свечи. По стенам вагона забегали тени. Ставшим уже привычным вагонный аромат пополнился запахом стеарина.

Кряхтя, с трудом поднялся сосед. Покопавшись в одной из хозяйственных сумок, он осторожно вытащил наполовину оплавившуюся свечу. Затем, аккуратно положил её на колени жены, и так же осторожно из другой сумки вытащил блюдце. После чего, стащил с полки квадратный чемодан и установил его на пол между лавками.

– Ну, вот! И у нас будет свой свет, – поставив на блюдце свечку и чиркая спичкой, произнёс Григорий Исаакович.

Затрепетав от сквозняка, немного покоптив, свеча разгорелась. Бледно-жёлтый огонёк нарушил темень, немного осветив пространство.

Поезд мчался в ночи, изредка оглашая проносящиеся мимо сонные полустанки тонким паровозным гудком.

Сидевший рядом с Ватником молчаливый пассажир – молодой, интеллигентного вида парень, скорее всего студент, прислонив голову к стене, похрапывал, с верхних полок доносилось причмокивание и неразборчивое бормотание.

Семёну не спалось. Неожиданное назначение в Крым его настораживало, в голову лезли всякие тревожные мысли, и когда к нему почти шёпотом обратился сосед с вопросом: – Не спите, Семён Лейбович, – он ответил: – Что-то не спиться.