Наталия Таньшина - Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского [litres]

В мае 1830 г. герцог К.Л. де Мортемар, с 1828 г. возглавлявший посольство Франции в России, отправился в Париж, оставив вместо себя поверенного в делах барона Поля Бургоэна. Накануне и в ходе июльских событий именно Бургоэн оказался при императоре. Дипломат входил в ближний круг Николая, обсуждавшего с ним ситуацию во Франции и возможные сценарии развития ситуации. Если из Франции воинственный пыл государя пытался умерить Поццо ди Борго, то в Санкт-Петербурге для этого многое сделал именно Бургоэн.

Еще в 1827 г. Бургоэн стал первым секретарем посольства, в феврале следующего года он был назначен на пост поверенного в делах, сменив в этой должности Ла Ферроне. В этом же году в императорской свите дипломат совершил поездку по югу России. После смерти императора Николая Бургоэн опубликовал воспоминания, на основании которых написан этот раздел.

Как писал Бургоэн, император Николай убедительно рекомендовал герцогу Мортемару перед его отъездом в Париж передать королю Карлу X совет придерживаться умеренного курса и сохранять верность конституции [263].

Накануне Июльской революции императорский двор находился в Гатчине, где император был на маневрах. В разговоре с Бургоэном Николай так характеризовал ситуацию во Франции: «Так я могу утвердительно уверить вас… что дела находятся в самом опасном положении… Я в отчаянии. Вы знаете, как я интересуюсь судьбою Франции, как люблю короля Карла Х; но думаю, что он в эту минуту идет навстречу своей гибели. Одним словом, посол мой пишет, что так называемый государственный переворот уже решен». Когда Бургоэн выразил надежду, что, быть может, французы еще остановятся, Николай ответил: «Нет, нет! Не надейтесь; они невольно увлекутся…» [264]По словам дипломата, император «действительно, любил Францию, как верную свою союзницу, и чувствовал, что она вступила на опасный путь» [265]. В разговоре с Бургоэном, состоявшемся вечером 27 июля, Николай сказал ему: «Вы знаете, что я – искренний друг вашей Франции» [266].

Поскольку на доставку почтовых сообщений между Парижем и Петербургом уходило в то время 10–11 дней, официальные известия о революции Николай получил только через десять дней после ее свершения от барона Мальтица, поверенного в делах России в Пруссии. Николай находился в своем любимом Аничковом дворце, куда и пригласил для разговора Бургоэна, обратившись к нему с такими словами: «Ну что? Не все ли мы предвидели? Теперь все осуществилось… С Парижем прерваны все сообщения: это значит, что инсурекция торжествует. Какое ужасное несчастие!» [267]

Бургоэн, как официальное лицо, не мог делать прогнозов, не имея распоряжений из Парижа: «Увы, государь, очень трудно предугадать. Париж взбунтовался – вот все, что мы теперь знаем. Подобные бунты похожи на воспаление в мозгу: никто не знает, чем болезнь кончится» [268].

Николай, по словам Бургоэна, «хотя и очень слабо, но… еще надеялся на торжество или, по крайней мере, на продолжительное сопротивление королевской партии…» «Будем надеяться, сказал мне в заключение император, – что, по крайней мере, монархический элемент будет спасен» [269]. Что касается кандидатуры герцога Орлеанского на французский престол, то, по словам дипломата, перечисляя возможных претендентов, «между прочим произнес он и имя орлеанского дома, но столь же мало остановился на нем, как и на других гипотезах. Он прежде всего ставил на герцога Ангулемского, потом герцога Бордоского; но все эти предположения, все вопросы о лицах обсуждаемы были как бы мимоходом…» [270]

Именно Бургоэну, по его собственным словам, удалось «остановить необдуманную вспышку первого движения» [271], когда Николай был готов организовать вооруженную интервенцию во Францию. В своих воспоминаниях Бургоэн передает разговор с военным министром графом А.И. Чернышевым, явившимся к нему с такими словами: «Его непоколебимые правила не позволяют ему признавать совершившихся фактов. Следственно, решено, что вам пришлют паспорта, потому что всякое сношение с Францией будет прервано» [272]. Бургоэн ответил: «Если дипломатические отношения будут прерваны, я узнаю об этом от министра иностранных дел». Он тотчас же отправился к князю Х.А. Ливену, замещавшему К.В. Нессельроде, находившегося на водах в Карлсбаде, но при первом же известии о революции поспешившего вернуться [273]. Христофор Андреевич встретил Бургоэна весьма благосклонно; дипломат передал ему разговор с Чернышевым, на что Ливен ответил: «Вы совершенно правы… ничто еще не заставляет думать, чтобы император решился на этот разрыв. Вы, конечно, знаете, с какой точки зрения он смотрит на парижские происшествия; что же касается до решения его, оно еще неизвестно, и когда пройдет первая минута, то мы еще надеемся успокоить его» [274]. Бургоэн сообщил Ливену также о том, что будто бы несколько французских судов не впустили в гавань Кронштадта. «Я формально протестую против этого недопущения», – заявил он. В этом, по словам Бургоэна, заключался «важный факт, могущий возбудить воинственный жар французской военной партии, которая теперь очень сильная в Париже». Ливен, стремясь успокоить поверенного в делах, ответил: «Мера эта была принята в первую минуту, но надеюсь, тотчас же будет отменена. Я с моей стороны не одобрил ее, но вы знаете, у нас есть очень деятельная и нетерпеливая партия войны» [275].

Бургоэн попросил у Ливена о личной аудиенции у государя; князь немедленно отправил курьера на Елагин остров, и вечером, в 11 часов, Николай принял Бургоэна, начав разговор мрачным голосом: «Ну что, имеете ли вы какие-нибудь известия от вашего правительства и от господина наместника королевства, потому что вы знаете уже, конечно, что я не признаю никакого другого порядка вещей, кроме законной власти короля» [276]. Когда Бургоэн ответил, что этот вопрос «уже безвозвратно решен Францией» и она будет «защищать всеми силами» новый режим, император встал, начал ходить по комнате и заявил: «Никогда, никогда я не признаю нынешнего порядка вещей во Франции», на что Бургоэн резонно ответил: «Государь, в наше время нельзя произносить слова “никогда”…». Однако Николай повторил: «Никогда! Никогда я не откажусь от своих принципов, потому что с честью торговаться нельзя» [277].

Бургоэн изложил Николаю свое видение развития ситуации: «Положим, я буду приглашен оставить Санкт-Петербург. Уезжая, я отправлю вперед курьера с донесением о моей высылке и о недопущении нашего флага в ваши гавани. Неужели вы думаете, что после этого известия Франция останется спокойной? Конечно, в тот же самый день и ваш посланник будет выслан…» При этом Бургоэн весьма высоко отзывался о деятельности российского посла Поццо ди Борго: «Как по своим личным качествам, так и по могуществу государя, которого он имеет честь представлять, он составляет там средоточие всего дипломатического корпуса. Все европейские сотоварищи его съезжаются к нему на совет…» [278]