Наталия Таньшина - Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского [litres]

Блудова подчеркивала такую черту характера Николая, как прямодушие. В качестве примера она приводила историю брака Наполеона III, который, объявляя о своем намерении, якобы сказал: «В царствующих домах на меня всегда будут смотреть как на выскочку». Николай Павлович сказал тогда отцу Блудовой: «Eh bien, j’aime cela! Voila un homme avec qui je pourrais m’entendre» (Ну вот, мне это нравится! Это человек, с которым я бы мог иметь дело. – Н. Т .). Антонина Дмитриевна записала: «Увы! Его собственная прямодушная натура поверила прямодушию у этого фигляра из фигляров, олицетворенная ложь и шарлатанство» [1028].

При этом самодержец Николай вполне принимал конституционный образ правления в Великобритании. Блудова писала: «Воротясь последний раз из Англии, государь, однако, сказал отцу моему: “Вот в Англии я понимаю Конституцию и помирился с ней. Там они как-то умеют соединять свободу с горячей любовью к монарху”» [1029]. Разделяя эту позицию, Блудова отмечала: «И точно, в одной Англии и есть хорошее парламентское управление, потому что оно не сочиненное, а выросло мало-помалу из разных обстоятельств в течение веков, выросло на исторической почве вследствие особенностей национального характера» [1030].

По ее словам, главное, что отличало Николая как государя, – это чувство долга и интересы государства: «…не он лично, а Он и Россия, Он и армия, Он и народ были нераздельные. На свой высокий сан, на свою власть и силу он смотрел не как на средство к превозношению себя, к наслаждению и беззаботной жизни, в роскоши и гордости; – нет; хотя он ошибался не раз, и был не раз обманут, и не раз обманывал себя, хотя человеческая слабость и человеческие страсти и всеобщее поклонение и искательства Европы могли завлечь его в многие ошибки, – все же мелкого эгоизма или беспощадного самолюбия у него не было никогда, и то, что многие считали самопоклонением в некоторых его требованиях по отношению к верховной власти, далеко не имело такого характера. Для него это было род священнодействия, служба Отечеству, назначенная ему самим Богом, обязанность, для которой он готов был жертвовать собою всегда» [1031].

Николай, как уже отмечалось, воспринимал действия Австрии, вступившей в войну против России, как самое настоящее предательство. При этом он всегда предельно заботливо относился к императору Францу-Иосифу. Блудова вспоминала, что императрица Александра Федоровна рассказала, откуда у государя была такая привязанность к молодому тогда еще Францу-Иосифу: «Еще в Мюнхенгреце старый император Франц I сожалел, на кого он оставляет империю: “Я стар и схожу со сцены. Наследника моего вы видели, – Вы знаете, что это такое. Второй сын мой (эрцгерцог Франц) немного лучше. Одна надежда на ребенка – на внука – но он младенец, – кто его поддержит. Я поручаю его Вашему Величеству, не оставляйте его!”. “Обещаю Вам, – отвечал он, – что я его не оставлю никогда, что я буду смотреть на него, как на сына!”» [1032]. Блудова писала: «И как свято он сдержал свое слово! И как низко и злостно Франц-Иосиф ему отплатил!» [1033]

По словам Антонины Дмитриевны, перед смертью Николая Александра Федоровна спросила его: «Не правда ли ты прощаешь всем? – Всем, конечно, – был ответ. – И даже Султану? – спросила императрица. Государь улыбнулся. Бедный султан, – сказал он, – конечно прощаю, он может быть всех меньше виноват передо мною. – А императору австрийскому ты простил? – Улыбка исчезла с лица умирающего, и с глубоким вздохом он отвечал: “И императору австрийскому я прощаю, хотя он прямо в сердце нанес мне удар, да еще повернул ножом в ране”» [1034].

Блудова вспоминала, что видела государя последний раз за две недели перед его кончиной. В тот день у императрицы был зачитан манифест о формировании ополчения. В этот момент вошел государь: «Он был в сюртуке, без эполет, по-домашнему и необыкновенно хорош» [1035]. По ее словам, за четыре месяца до этого она встретила Николая Павловича на Невском и не узнала: «Он исхудал, состарился, даже слегка согнулся; цвет лица был серый, глаза тусклые. Только поравнявшись с коляской так близко, что я бы могла тронуть его рукой, узнала его, нашего красавца-богатыря, в этом истомленном, больном генерале!.. Сколько было на этом лице неописанной скорби, невыразимых мучений» [1036].

Но в начале февраля, по ее словам, «душевная борьба была кончена». В то же время, вспоминала Антонина Дмитриевна, «глядя на государя, никто не мог думать, что смертельная физическая болезнь уже развивается в нем» [1037]. Доктор советовал Николаю надевать мягкие велюровые сапоги. Когда Блудова напомнила ему об этом, он ответил, улыбаясь: «Нет! Пока я на этом месте, я должен служить во всем по порядку. А уж если стану дряхл, так уже в чистую отставку пойду» [1038]. «Но поберечься, – возразила я, – не значит дряхлеть. – Нет, нет! Я этого места не искал и не желал; меня Бог поставил. Если не гожусь на службу, уйду, но пока есть сила, буду перемогаться до конца» [1039]. По словам Блудовой, «все это он говорил так спокойно и как бы равнодушно…» [1040]

18 февраля Блудова с отцом прибыла во дворец. Доктор Маркус сообщил, что у императора и подагра, и воспаление легких. «Но с его богатырской натурой он бы выдержал. Государь умирает от болезни, которую англичане называют “a broken heart”. Он давно приговоренный к смерти человек» [1041].

Блудова прекрасно проиллюстрировала отношение к Николаю простых людей: «В самый день кончины Николая Павловича один наш знакомый ехал на извозчике. Парень сильно приуныл. Что, тебе очень жаль Государя? – спросил у него ездок. – Как не жалеть, барин, отвечал тот, добрый был царь для нас. – Да и новый государь добрый, – сказал наш знакомый… Да говорят, он любит вас, господ, а тот, родимый, нас любил, простой народ, – и парень утер слезу рукавом» [1042].

Внезапная смерть императора, здоровье и энергия которого казались современникам несокрушимыми, стала совершенной неожиданностью не только для народа, но и для его ближайшего окружения. Все это породило необычайно устойчивую легенду о завуалированном самоубийстве императора. Это мнение подтверждается в основном мемуарными источниками, написанными и опубликованными спустя много лет после событий 1855 г. Поэтому вопрос о смерти Николая, видимо, навсегда останется одной из тайн истории.

Смерть Николая I вызвала целый спектр его оценок как человека и монарха. Прежде всего, она послужила поводом для инвектив в адрес государя со стороны демократически настроенной части российского общества. На страницах рукописного журнала «Слухи», составлявшемся в 1855 г. молодым Николаем Добролюбовым, писалось о «разврате» николаевского двора и императора Николая I [1043].

Александр Герцен, которого император простил за его прегрешения в молодые годы и в 1847 г. даже разрешил выехать за границу, тоже не щадил Николая Павловича, которого видел всего два раза в молодости в Москве: один раз на коронации и позднее на одном из балов. Однако их заочное знакомство посредством III отделения и герценовских публикаций длилось более двадцати лет, а в 1848 г. император приказал «немедленно возвратить Герцена в Россию». Однако Александр Иванович на требование российского правительства ответил отказом и продолжал воевать с самодержавно-крепостнической реальностью «оружием» слова [1044]. В наиболее ярком варианте негативный портрет Николая I представлен в очерках Герцена «О развитии революционных идей в России» (1851) и «14 декабря 1825 и император Николай» (1858) [1045], а также в мемуарах «Былое и думы». Как писал Герцен, «ярчайшее выражение его царствования – девиз деспотизма: “Пусть погибнет Россия, лишь бы власть осталась неограниченной и нерушимой”» [1046]. «Оловянный взгляд», «зимние глаза» и «упорность» Николая I, доходившая «до безумия беременных женщин, когда они хотят чего-нибудь животом», – это все оттуда…