Фридрих Мюллер - История ислама. Том 3, 4. С основания до новейших времен

В то время, когда уже ясно был поставлен вопрос о том, быть или не быть исламу в Западной Европе, такой благомыслящий правитель, как Мутамид Севильский, нашел возможным высказать свое мировоззрение в следующем положении: «Разум, по-моему, состоит в том, чтобы перестать быть разумным». И поэтому он вел себя так неразумно, как только возможно; а другие помогали ему в этом смысле, как могли. Андалузские князьки вместо того, чтобы воспользоваться несколькими годами, пока Альфонс VI ссорился со своими братьями Санхо и Гарцией, для установления всеобщего союза с целью защиты против христиан, продолжали драться из-за кусочков раздробленного государства, как собаки из-за кости. Неудивительно, что при таких условиях им вдруг был нанесен удар, от которого у них посыпались искры из глаз. Нанесшие этот удар давно заносили руку; прежде чем говорить о последствиях этих событий, мы должны рассмотреть условия, подготовившие их.

Согласно культурно-исторической теории Ибн Халдуна, самого умного из арабских историков и одного из самых выдающихся умов среди историков прочих народов, два рода факторов обусловливают развитие государств: с внешней стороны — отношение между оседлыми и кочующими племенами, а с внутренней — присущее каждому человеку стремление к общественности и к единодушию и вместе с этим связующее начало в единстве образа мыслей, естественно представляющееся Ибн Халдуну в виде религии. Со стороны первой группы отношений обычный ход событий таков [453], что народ, закаленный лишениями кочевой жизни и достигший значительного военного могущества, нападает на соседний народ, успевший вследствие высокой культуры уже изнежиться, покоряет его и присваивает себе те блага, которыми пользовался побежденный. Благодаря этому и победитель, более или менее скоро, достигает более высокой степени материальной и духовной культуры, но только до известной поры, когда чрезмерное изобилие благ начинает оказывать вредное влияние на военные качества господствующих классов, вследствие чего ослабевшее государство становится добычей нового завоевателя. Рядом с этим сказывается влияние внутренних причин, то содействуя этому процессу, то замедляя его. Сильное развитие единодушия в пределах одного рода (вместе с его приверженцами), затем в пределах целого племени дает возможность подчинить своей власти менее объединенных соперников, чему всегда сильно содействует пробуждение религиозного чувства; и наоборот — увеличение индивидуализма за счет духа общности вместе с распространением равнодушия к делам веры влечет за собой упадок государства, по-видимому прочно установившегося.

Правда, что этим далеко не вполне выясняется сущность и значение сил, под влиянием которых созидаются и разрушаются государственные организмы в древности и в наше время; однако эта теория является исчерпывающей, несмотря на свою простоту, для объяснения тех событий, из которых сложилась история мусульманской Испании, Западной Африки и Сицилии с V (XI) по IX (XV) столетие и из наблюдений над которыми Ибн Халдун пришел к своим выводам. В третий раз после завоевания Испании и фатимидской революции берберы оказывают самостоятельное и решающее влияние на ход всемирной истории, и с этих пор в течение четырех столетий им принадлежит руководящая роль в истории ислама на всем Западе. Но между тем как арабы, которые в предшествовавший, более короткий период первенствовали почти во всей этой области, сумели, по крайней мере в Испании, достигнуть поразительно высокой степени материальной и духовной культуры, берберский период представляет однообразную картину непрерывного повторения того процесса, который метко изобразил нам Ибн Халдун: и так продолжается до тех пор, пока не погиб в Испании ислам, а в Африке цивилизация, успевшая кой-куда проникнуть. Много томов пришлось бы исписать, если бы мы хотели изобразить эту борьбу государств, или, вернее, племенных союзов, существовавших в одно время или следовавших друг за другом, то здесь, то там возникавших и снова исчезавших; но и здесь не подробности имеют значение для историка, а общий ход событий. Повторяется все та же история. С высот Атласа или из степей Сахары [454]появляется племя или группа племен. Закаленным и сильным кочевникам удается врасплох напасть на часть культурной страны и в одном месте разбить неустойчивое правительственное войско. Добыча, доставшаяся на долю победителей, привлекает другие племена, которые на время добровольно признают власть победителей; и как ком снега увеличивается масса пришельцев, заполняет собой всю страну, и вскоре они решаются нападать и на города. Единство в среде прежних властителей, как и подобает восточным династиям, далеко не образцовое, теперь совершенно рушится. На развалинах государства, наполовину разрушенного, наполовину разложившегося, завоеватели воздвигают новое, разделяют между собой владения побежденного племени и изгоняют тех, кому удалось уцелеть, снова в пустыню и в горы. Там они или погибают в борьбе за существование, или вновь закаляются и размножаются и, наконец, через десятки или сотни лет чувствуют себя достаточно сильными, чтобы снова отважиться и попытать свои силы в Телле [455]и снова отвоевать плодородные провинции у соперников, успевших изнежиться под влиянием городской жизни.

Таким образом, власть в Северной Африке переходит из рук в руки по большей части среди одних и тех же племен, хотя, конечно, от времени до времени появляются новые или до сих пор почти не выступавшие племена. Поводы для столкновений многообразны. По большей части борьба возгорается просто из-за страсти к грабежам и честолюбия воинственных вождей. Но гораздо опаснее становится движение и принимает гораздо большие размеры в тех случаях, когда те же побуждения проявляются у хитрого или фанатически настроенного человека под маской религиозного одушевления. У берберов голова безусловно подчинена пылкому сердцу, и всякий «святой», сколько-нибудь понявший свою роль, еще теперь может не только водить их за нос, но и увлечь их на самые отчаянные предприятия: «марабут» теперь, как и во времена Абд аль-Кадера, является самым страшным врагом для французов в Алжирии, а что было в старину, мы видели во время восстания хариджитов, во время появления Фатимидов и во время возмущения Абу Язида. Неудивительно поэтому, что дважды политические перевороты сопровождались взрывами религиозного фанатизма, гибельное влияние которого распространялось далеко за пределы ислама. Но никто и не ожидал, что из подобного движения может возникнуть в области религии нечто новое, способное внести в ислам живую струю обновления. Добрые, ограниченные берберы никогда не были способны к восприятию какой-либо плодотворной идеи и их религиозная восприимчивость ценит только внешнее проявление, оставляя равнодушною к сущности. Проповедь христианской любви или магометанского фатализма, хариджитского народного самоуправления или шиитского самодержавия, все это для них — пустыня слова. Но проповедник может быть вполне уверен в успехе, если он явится с длинными, донельзя растрепанными волосами, седою бородою, блестящими глазами, в изорванном плаще, с цветом лица, говорящим о полном незнакомстве с употреблением мыла, и если он при этом громовым, или же гробовым, голосом рассказывает всякие ужасы. Если же он сверх того умеет, благодаря непосредственной поддержке свыше, целый час стоять на голове, голодать шесть недель подряд, вызывать дождь, заставлять плясать змей и произносить никому не понятные пророчества, то ему, пожалуй, не трудно сделаться и Махди, призванным установить царство Божие на земле, предшествующее кончине мира и сулящее всем верующим спасение, всем безбожникам — погибель: ожидание Махди с конца Омейядской эпохи и среди суннитов все больше распространялось и сохранилось, как известно, и до нашего времени. Нечего говорить, что религиозные движения, возникающие в этой среде, вполне враждебны цивилизации и образованности, а немногие не имеющие значения обряды и две-три формулы, выставляемые руководителями, никогда не могли бы даже среди более развитого народа явиться началом действительной духовной жизни. Таким образом, в результате бурного взрыва, которым проявляется это движение, является вполне бесплодная затрата сил. Подобные проявления мусульманского фанатизма губят культуру страны, хотя по внешнему виду и может казаться, что они служат надежной защитой магометанских владений против нападений со стороны христиан.