Джейн Т. Костлоу - Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века
- Название:Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:2020
- Город:Бостон / Санкт-Петербург
- ISBN:978-5-6044709-7-8
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Джейн Т. Костлоу - Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века краткое содержание
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:

Липовая аллея, центр Орла, май 1959 года. Фотография из личного архива Елены Ашихминой, любезно предоставившей автору разрешение на публикацию
На кадре 1930-х годов деревья не ниже 12 метров высотой, сбоку видны трамвайная линия, бюст Ленина, афиша фильма «Ошибка на пляже». К 1960-м годам городские планировщики разработали проект обновленной центральной площади, которая стала бы местом «хорошо доступным и удобным для проведения массовых мероприятий, общественно-политической и культурной деятельности городского населения» [Федоров 1969: 134]. Как на схеме, так и в макете видна просто пустая площадь, уже без лип. Такого рода планирование, несомненно, проходило на высшем властном уровне, с одобрения областного партийного комитета и без публичного обсуждения [7] В одном недавнем тексте (имеющем подзаголовок «Историческая юмореска») высказывается предположение, что сам секретарь обкома не рассчитывал, что план будет воплощен в жизнь, учитывая традиционную черепашью скорость, с которой реализовывались подобные проекты [Лысенко 2008]. Благодарю Ю. В. Жукову из Бунинской библиотеки за то, что обратила мое внимание на эту статью.
. К тому же это было время реновации городов в СССР; советские проектировщики могли на законных основаниях искать компромисс между модернизацией и послевоенной реконструкцией [8] Б. Рубл дает краткий обзор советского городского планирования в [Ruble 1995: 104–107].
. Они перекрыли соседнюю улицу Ленина для транспорта, сделав ее пешеходной и перенаправив машины на другие. Впрочем, улица Ленина, несмотря на то что И. А. Бунин трудился здесь в представительстве «Орловского вестника», когда та называлась еще Волховской, никаких ассоциаций с липами или городским парком не вызывала. Символический и эмоциональный миф, закрепленный за этими деревьями, придал разрушительную мощь их гибели, что еще более усилилось благодаря замене культурно значимого места на некое пространство, задуманное и прибранное к рукам господствующей идеологией [9] Разграничение понятий «места» и «пространства» играет ключевую роль в современных представлениях о географии человека и гуманистическом дискурсе локального – здесь «место» используется мною в значении чего-то досконально известного, познанного «изнутри», а не просто окинутого взглядом с расстояния. Экспансия городской площади с памятником Ленину во главе демонстрирует желание некоторых градостроителей навязать собственное понимание «места» взамен существующему – вот только большие советские площади всегда подвержены риску превращения в однообразные и безличные пространства, практически не имеющие отношения к прежней культуре и памяти места. Споры о пространствах в сталинскую эпоху рассматриваются в книге [Dobrenko, Naiman 2003].
.
В мозаике из фактов, воспоминаний и ложной памяти, сложившейся в беседах с орловчанами, сплелись эмоции и мощное символическое наполнение, не слишком зависимые от исторической достоверности, – на самом деле мифология этого места свидетельствовала именно о том, насколько оно было значимо, насколько этот сюжет был необходим для сохранения уже утерянного материально. Местные и впрямь очень переживали за эти деревья, ассоциируя их с культурным наследием своего города; проводились выступления и протесты; по крайней мере одно из деревьев, за которые боролись, уцелело, а по тропинкам городского парка по-прежнему можно гулять и сидеть на скамейках под полуденным солнцем. Пусть какие-то деревья и погибли, их значение и рассказы о них никуда не делись – рассказы, определяющие идентичность и атмосферу. Рассказ Розы был хорош: он обладал своей собственной правдой, которую хотелось понять полнее. Истина же заключалась в том, что люди, жившие в советском Орле, дорожили этими деревьями, как минимум отчасти, из-за культурных параллелей, уходящих корнями глубоко в дореволюционные времена. Исследование характера подобных ассоциаций – да и просто значения деревьев и лесов для русской культуры – составляет значительную часть содержания этой книги.
Основной темой этой книги является культурное значение леса в России XIX века – скорее леса Центральной России, чем сибирского, у которого своя, особая символическая ценность [10] Напр., [Diment, Slezkine 1993].
. Один из моих аргументов состоит в том, что смыслы, вкладываемые в деревья, рощи и леса, как и в любые биологические виды и естественные среды обитания, остаются для нас туманными, если не помещены в культурный контекст. Современный американский экофилософ Т. Берри предположил, что для преодоления нынешнего кризиса окружающей среды нам стоит выйти за рамки существующего культурного кода, раз уж «наши культурные традиции представляют собой основной источник наших же затруднений» [Berry 1988: 194]. Большой вопрос, могут ли вообще люди как создающие смыслы социальные животные выйти за рамки культуры; жестокие эксперименты XX века по отказу от традиций отбили у русских охоту реагировать на подобные призывы. На мой взгляд, наша задача состоит в том, чтобы пересмотреть культурный контекст с новых позиций, постичь те аспекты традиции, которые ранее могли не восприниматься всерьез, и таким образом получить представление о том, что такое человеческая природа, поскольку без этого знания кризис в восприятии окружающей среды неизбежно скомпрометирует наши добрые намерения. Под «культурным контекстом» я имею в виду тугой узел сюжетов, образов и метафор, переплетение смыслов, родившихся за то время, пока писатели и художники обращались к эмоциональной значимости и культурному значению места. Русские критики, в последнее время изучавшие культурные традиции изображения мира природы, склоняются к понятию «чувства природы». Этот термин подталкивает нас к размышлениям о чувствительности и чувствах вообще, об ощущении – как на физическом, сенсорном, так и на внутреннем, духовном уровне, – которое предшествует и сопутствует мыслям о пейзаже. Барри Лопес говорит о способах, которыми «культуры вступают в диалог с землей». Как в любом культурном процессе, разговор здесь идет сразу и с землей, и с предшественниками: наше восприятие значения места возникает как из взаимоотношений с этим местом, так и из уже живущих в нем культурных традиций. Липы городского парка в Орле – это и конкретные деревья в указанном месте, и воплощение его истории. Они связаны и с определенным освещением, водой и почвой возвышенности над Окой, где были посажены, и с теми литераторами, которые писали о них или просто сидели под ними. Они связаны с целой традицией мыслить деревья, природу и культуру. Этот тип восприятия отношения между «природой» (липами) и «культурой» (Тургеневым, или Пушкиным, или поэзией вообще) отстоялся в текучих реалиях русской жизни. Размышления над сюжетами вроде истории Розы или, как будет предложено далее, над текстами и полотнами XIX века, продолжающими будоражить русскую культуру и самосознание, позволяют отделить чуточку вышеупомянутой взвеси, чтобы понять природу обычно недоступной глазу среды, в которой мы живем [Lopez 1989: 61–71] [11] О чувстве природы как категории аналитики культуры смотрите коллективную монографию [Гринфельд 1995] и книгу [Кожуховская 1995].
.
Интервал:
Закладка: