Екатерина Болтунова - Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в

Этот период сменился временем примирения и восстановления добрых отношений. Как известно, в 1849 г. войска императора Николая I по просьбе австрийского монарха, 18-летнего Франца Иосифа, приняли участие в подавлении Венгерской революции 1848–1849 гг. Император Николай I получил послание из Вены, находясь в Москве, где монаршая семья присутствовала при освящении только что построенного Большого Кремлевского дворца. Все произошло в пасхальную ночь. Великая княжна Ольга Николаевна так вспоминала этот момент: «Это была одна из самых красивых, но и самых утомительных церемоний в моей жизни: она длилась с полуночи до четырех часов утра. По ее окончании Папа (император Николай I. – Прим. авт .) получил депешу от юного Франца Иосифа Австрийского, просившего своего союзника о помощи против Венгерского восстания. Австрийская империя была в опасности. Папа сейчас же подписал приказ о походе русских войск» [215]. Как пишет историк Е. В. Тарле, «австрийский генерал, который весной 1849 г. прибыл в Варшаву умолять Паскевича о помощи против Венгерской революции, в припадке сильного чувства даже стал на колени пред русским фельдмаршалом. И в тот момент этот жест очень точно символизировал отношение австрийской дипломатии к Николаю Павловичу» [216].

Интересна решительность или, быть может, поспешность, с которой, судя по словам дочери, император подписал приказ. Помимо очевидной приверженности охранительным принципам и резкого неприятия революционных движений, одной из интенций здесь было отношение Николая I к юному австрийскому монарху. Сам российский император много позднее писал о встрече с Францем Иосифом: «С первого свидания я почувствовал к нему такую же нежность, как к собственным детям. Мое сердце приняло его с бесконечным доверием как… сына» [217]. Привязанность к Францу Иосифу, а также, как часто отмечают биографы Николая I, отсутствие стремления к гибкости во внешней политике, культ открытости и прямоты [218]сыграли свою роль в принятии решения. Возможно, определенное значение имело и время, когда сообщение было доставлено. Известие, полученное в ночь перед главным православным праздником, могло быть воспринято императором как своего рода знак.

Направив в Венгрию русский экспедиционный корпус, император резко изменил соотношение сил. Потерпев неудачу в попытках объединить остатки венгерской армии [219], командовавший войсками восставших Артур Гёргей начал переговоры и в августе 1849 г. у селения Вилагос сдался генералу русской службы Ф. В. Ридигеру [220].

В 1853 г., однако, Николай словно ударился о стену. Россия вступила в Крымскую войну против Османской империи, и с самых первых дней события начали развиваться совершенно не так, как рассчитывал монарх. Речь шла не только о том, что в конечном итоге России пришлось воевать с сильнейшей коалицией, где на стороне Турции выступали Франция и Великобритания. Император Николай, который полагал себя спасителем Австрии, рассчитывал на ее поддержку во время войны, тогда как Франц Иосиф, опасаясь укрепления позиций России на Дунае, был намерен поддержать противников своего спасителя. Современники писали о потрясении, которое испытал при этом Николай I. Он горько сожалел, что помог австрийцам подавить Венгерский мятеж [221], корил себя за «излишнюю доверчивость» и «жестокое заблуждение», называя австрийцев «вероломными и неблагодарными подлецами» [222].

Но вернемся к русско-австрийским взаимоотношениям начала николаевского царствования. С. М. Фалькович отмечает, что в целом скоординированная политика в польских землях, которую вели после разделов Польши Россия, Австрия и Пруссия, была осложнена после Венского конгресса введением в Царстве Польском автономии и конституции, которые стали «„бельмом в глазу“ для австрийского и прусского монархов, опасавшихся „дурного примера“». Это послужило триггером к тому, что Австрия и Пруссия, соперничая с Россией, «сами старались одновременно заигрывать с поляками» [223].

В Царстве Польском в первые годы николаевского царствования сопоставление политики России и Австрии в отношении польских земель было неотъемлемой частью публичной риторики. Это подробно отразили материалы Третьего отделения. В донесениях Николаю I А. Х. Бенкендорф и М. Я. фон Фок, ритуально подчеркивая, что «благонамеренные поляки» Австрии не доверяют [224], вместе с тем сообщали о разговорах, в которых Россия проигрывала сравнение. Донесения агентов фиксировали, что в Варшаве было распространено представление, что будто бы в австрийской Польше «все позволяют печатать без всякого искажения» [225], «что политических преследований в Австрии нет и поляки живут спокойно, пользуются уважением двора, что литературе и истории не делают таких прижимок в Австрии как то делает Новосильцев в Варшаве» [226]. В ряде донесений приближенный Константина Павловича граф Н. Н. Новосильцев, напротив, рисовался пособником «австрийской партии» – человеком, постоянно наносившим вред взаимоотношениям поляков и российского императора [227]. В любом случае Австрия из поля зрения не исчезала.

Стоит отметить, что агенты Третьего отделения фиксировали и сравнения российской политики в Царстве Польском с отношением к полякам в прусских землях. Они также предсказуемо делались не в пользу России: «В Познани живут счастливо, смирно без принуждения… наместника Антонио Радзивила весьма хвалит Король Прусский, говорит, удостаивая, что мы которые ему давали советы, чтобы истребить в польских провинциях язык и народность польскую не понимали дела», «они (пруссаки. – Прим. авт .) не мешают полякам быть поляками, и будут за то иметь верных друзей» [228]. Прусские польские территории в дискуссии, однако, упоминались много реже. Надо полагать, что сопоставление с Пруссией воспринималось в Царстве Польском как менее удобное для выстраивания системы давления, поскольку прусский король был тестем Николая I.

Императору регулярно сообщали и об австрийских агентах – реальных и мнимых. Так, в 1826 г. Николай получил следующее агентурное сообщение о настроениях в Польше: «…в Польше нет карбонариев, но есть общее неудовольствие и недовольные… а Меттерних слишком умен, чтобы отважиться на то, чтобы иметь явных агентов в русской Польше… Кажется, что желание восстановить снова иезуитов в России клонилось к сей цели… Австрия… одна из католических держав в состоянии их протежировать» [229]. А. Х. Бенкендорф и Константин Павлович в это время действительно много переписывались относительно «уловок» Меттерниха, направленных на то, «чтобы сделать приятное для галицийских подданных Австрии» [230].

Агенты сообщали и о конкретных акциях, в которых участвовали австрийские подданные. Так, в 1827–1828 гг., в период активной критики введенных ограничений на изучение польской истории, император получал сведения о символических перформансах разного рода. Одним из таких мероприятий стала разыгранная в 1828 г. в Варшаве костюмированная сцена или «карнавал», в котором принял деятельное участие австрийский консул. Как сообщалось, «карнавал» был устроен польскими магнатами, решившими «вопреки… Великому инквизитору (Н. Н. Новосильцеву. – Прим. авт .) подышать свободно польским воздухом». Один из поляков так описал увиденное: «…в именины нашего знаменитого и боготворимого старца Немцевича был дан бал графиней Потоцкой, женой Станислава, на котором представлен был двор польского короля Сигизмунда Августа по описанию в романе Немцевича… „Ян из Тенчина“». Разыгранная сценка отсылала к временам Люблинской унии, объединившей Польшу и Великое княжество Литовское в Речь Посполитую. Иными словами, магнаты Царства Польского, оперируя категориями памяти, обыгрывали идею объединения, которое с учетом разыгранной роли австрийского посла трактовалось как возможность, вполне реализуемая при поддержке Австрии [231]. Без сомнения, описания подобных действ должны были настораживать Николая I.