Александр Шубин - Преданная демократия. СССР и неформалы (1986-1989 г.г.)

В гаме и шуме с компромиссной позицией выступил Кагарлицкий: «Если у нас получится два митинга вместо одного, это даже хорошо» [187]. Но этот призыв к взаимной терпимости не был услышан.

В первое время конфликт напоминал новый виток нарушения преемственности поколений – более опытные ветераны занимали более умеренную позицию, а неофиты, к которым теперь присоединились ветераны Кагарлицкий и Малютин, – более радикальную. Представители сверхновых групп были особенно категоричны, они стали решительно претендовать на руководство всем движением, отодвигая даже Кагарлицкого. Это вызывало протесты со стороны старых групп – «Мемориала», «Общины», «Гражданского достоинства», Клуба социальных инициатив, «Перестройки-88» (за исключением, конечно, «Социалистической инициативы»). «Демперовец» О. Румянцев пытался найти свой компромисс – он предложил начать митинг на Пушкинской, но если начнут разгонять, то уйти по Тверскому бульвару (уже опыт 18 июня показал, что при желании милиция способна перекрыть движение колонны).

А. Федоровский от имени большинства присутствующих восклицал: «Как можно, „Община“, ставить вопрос об альтернативном митинге, когда завтра на Пушкинской площади решается вопрос – быть конституции страны или не быть?» [188]«Общинники» не разделяли этого наивного пафоса, никакой вопрос о конституции завтра на площади не решался. Но и другие большевики выступали в тональности «можешь выйти на площадь в тот назначенный час?!»

Никто из присутствовавших в этой комнате не был ни Александром Матросовым, ни Махатмой Ганди, и если бы митинговая кампания 1988 года кончилась для неформалов уголовными сроками, это было бы следствием не их мужества, а стечения обстоятельств. У них не было «дээсовского» стремления к конфронтации, они стремились избежать репрессий, если возможно. Однако после оглашения «условий Данилова» обвинения в трусости со стороны людей, которые стали ходить на митинги только теперь, возмутили «общинников». Я тогда напомнил новичкам, что храбрость проснулась в них поздновато: «К сожалению, людей, которые сейчас наиболее рьяно обвиняют „Общину“ и „Гражданское достоинство“, я не видел на демонстрации 28 мая… Главная задача властей – это устроить побоище на площади… В преддверии партконференции это очень удобно. Наших бравых либералов это напугает окончательно» [189]. Здесь власти отождествляются с консерваторами, что неверно. Позднее стало ясно, что московские власти хотели не побоища, а раскола неформалов, и это им удалось.

Во всяком случае менее всего «общинникам» хотелось превращаться в социалистическое крыло «Демократического союза» или молодежное крыло «комсомола для взрослых» под названием «Московский народный фронт».

Судьбу завтрашней демонстрации в оргкомитете пытались решить голосованием. Снова встал вопрос полномочий – множество присутствующих клялись, что имеют полномочия от каких-то клубов, в большинстве своем только что возникших. Решили, что в комнате должны остаться представители клубов, уже вошедших в оргкомитет. «Лишним не хотелось быть никому» [190]. В этой сутолоке решили, что проголосовать все равно не удастся, и приняли соломоново решение: каждая фракция выходит на свой митинг со своими лозунгами, но ни одна из фракций не имеет права выступать на митинге от имени оргкомитета.

25 июня прошло сразу три демонстрации. «Демократический союз» тоже вышел на Пушкинскую площадь с лозунгами «Долой однопартийную систему!», «Долой КГБ!», «Свободу политзаключенным!» Через несколько минут эти транспаранты были разорваны милицией, а зачинщики пачками загружались в милицейские автобусы.

Рядом, как ни в чем не бывало, стояли «народные фронтовики». Они не хотели, чтобы их разогнали. Они решили отгородиться от милиции множеством портретов Горбачева и Ленина. Раз уж решили, что демонстрации должна состояться любой ценой, то этой ценой станет само оппозиционное содержание демонстрации. Люди, которые упрекали «Общину» в оппортунизме, подменили «Гайд-парк» верноподданической манифестацией 25 июня.

Вспоминает один из новых лидеров оргкомитета «Московского народного фронта» С. Станкевич: «Портрет Горбачева тогда использовался как своеобразный инструмент. Если нас начинают атаковать, то поднимается портрет Горбачева, и пусть нас попробуют тронуть».

Видеозапись митинга и последовавшей за ним демонстрации показывает, что слово «портрет» зря упомянуто в единственном числе – их было множество. «Инструмент» в виде портретов и определял основное содержание мероприятия – поддержка курса Горбачева. Речи ораторов призывали к единству партии и народа. Понятно, что эту манифестацию не было никакого резона разгонять. К тому же Е. Дергунов с трибуны восславил советскую милицию. Тем не менее власти напомнили, кто в доме хозяин, и предложили разойтись. По плану Румянцева митингующие перешли на Тверской бульвар. Милиция им не препятствовала. По рассказу С. Митрохина, «беспорядочные ряды блистали иконами и хоругвями, отдаленно напоминая крестный ход» [191]. «Крестный ход» с «иконами» Горбачева и Ленина запел «Варшавянку», чем опять вызвал недовольство милиции. Милицейские чины потребовали перестать петь и свернуть все лозунги, кроме надписи «Даешь Народный фронт», что и было выполнено. «Иконы» остались. Пройдя по бульварному кольцу до «Кропоткинской», эта демонстрация «столкнулась с отколовшейся накануне революционной фракцией Народного фронта („Община“, „Гражданское достоинство“ и другие)» [192], но два потока уже не соединялись. Колонна с Пушкинской дошла до Дворца молодежи, где и разошлась.

Если большевики оргкомитета «Народного фронта» добились права на проведение своей акции за счет перехода на верноподданнические позиции, то меньшевики, сохранив оппозиционное лицо, провалились организационно. Придя ко Дворцу молодежи с прежними лозунгами и флагами, они обнаружили там военный оркестр, который заглушал любые речи. Не собрав слушателей, меньшевики отправились на бульварное кольцо, где встретили радостную колонну своих соперников, увешанную портретами Горбачева и Ленина. Присоединиться к такому шествию было ниже достоинства меньшевиков, и они отшатнулись к памятнику Энгельса, где, немного помитинговав, разошлись под напором милиции.

Так завершилась эпопея «Гайд-Парка». Многие славные эпопеи заканчиваются бесславно. Однако не закат, а апогей события определяет его лицо. Финал является лишь эпизодом, если событие получает продолжение. «Гайд-парк» возродится в 1989 году в Лужниках при участии многих персонажей истории 1988-го. Митинги на Пушкинской тоже будут продолжаться, но в условиях репрессивной политики властей – в «дээсовском» стиле. Спокойный диалог людей разных взглядов на Пушкинской возродится тоже через год – у стенда «Московских новостей», когда благодаря митинговой волне изменится вся политическая ситуация – «политику» будут обсуждать уже повсеместно.