Говард Картер - Тутанхамон. Гробница фараона

Следующий день, двадцать шестое ноября, стал днем из всех дней, самым чудесным днем моей жизни. Подобного ему я наверняка больше не увижу. С утра продолжалась расчистка галереи. Работа шла медленно из-за всяких хрупких предметов, попадавшихся в завале. Но вот во второй половине дня, когда мы по наклонной галерее удалились от внешней двери на 10 метров, перед нами оказался второй, замурованный и запечатанный вход, в точности повторявший первый. Лишь оттиски печатей здесь были менее отчетливы, но все равно среди них можно было различить печать Тутанхамона и печать царского некрополя. И здесь так же ясно на штукатурке остались следы взлома и последующей замуровки.

К этому времени мы уже окончательно пришли к убеждению, что наша находка – не гробница, а тайник. Устройство лестницы, входа и обеих дверей слишком явно напоминало нам тайник Эхнатона и Тии, обнаруженный Девисом неподалеку от места наших раскопок. А тот факт, что здесь, как и там, мы повсюду видели печати Тутанхамона, казался нам решающим доказательством правильности нашего предположения. Скоро мы должны были в этом убедиться. Перед нами был запечатанный вход, а за ним – ответ на все наши вопросы.

Медленно, мучительно медленно, как нам казалось, рабочие убирали остатки завала, загромождавшие нижнюю часть входа. Но вот, наконец, вся замурованная дверь перед нами. Решительный момент наступил.

Вход в гробницу

Дрожащими руками я проделал небольшое отверстие в левом верхнем углу замурованной стены. Темнота и пустота, в которую щуп свободно уходил на всю длину, говорили о том, что за этой стеной уже не было завала, как в только что очищенной нами галерее. Опасаясь скопления газа, мы сначала зажгли свечу. Затем, расширив немного отверстие, я просунул в него свечку и заглянул внутрь. Лорд Карнарвон, леди Эвелина и Коллендер, стоя позади меня, с тревогой ожидали приговора.

Сначала я ничего не увидел. Теплый воздух устремился из комнаты наружу, и пламя свечи замигало. Но постепенно, когда глаза освоились с полумраком, детали комнаты начали медленно выплывать из темноты. Здесь были странные фигуры зверей, статуи и золото – всюду мерцало золото! На какой-то миг – этот миг показался, наверное, вечностью тем, кто стоял позади меня, – я буквально онемел от изумления.

Не в силах более сдерживаться, лорд Карнарвон с волнением спросил меня: «Вы что-нибудь видите?» Единственно, что я мог ему ответить, было: «Да, чудесные вещи!» Затем, расширив отверстие настолько, чтобы в него можно было заглянуть вдвоем, мы просунули внутрь электрический фонарь.

Я полагаю, что большинство археологов не станет скрывать, что они испытывают чувство благоговения, даже замешательства, попадая в покой, много веков назад запертый и запечатанный благочестивыми руками.

На мгновение представление о времени как факторе человеческой жизни теряет всякий смысл. Три, а может быть, и четыре тысячи лет пронеслось с тех пор, как человеческая нога в последний раз ступала по полу, на котором мы стояли, но до сих пор все вокруг напоминало о только что замершей жизни: наполовину наполненный известью ящик у самых дверей, погасшая лампа, отпечатки пальцев на свежей краске, погребальный венок на пороге… Казалось, все это могло быть еще вчера. Самый воздух, сохранившийся здесь в течение десятков столетий, был тем же воздухом, которым дышали те, кто нес мумию к месту ее последнего отдохновения. Время исчезло, стертое множеством интимных деталей, и мы чувствовали себя почти святотатцами.

Это было, пожалуй, первым и наиболее сильным ощущением. Но вслед за ним сразу нахлынула целая волна других – счастье открытия, лихорадочное нетерпение и все подавляющее, порожденное любопытством стремление как можно скорее сломать печати и поднять крышки ларцов. При мысли, что сейчас мы, может быть, перевернем непрочитанную страницу истории или разрешим одну из ее загадок, нас захватила чистая радость исследователей и одновременно – почему бы в этом не признаться? – напряженное ожидание искателей кладов.

Я не знаю, действительно ли все эти мысли и чувства возникли у нас в тот момент или я выдумал их впоследствии. Это мне трудно сказать. Но если в моем рассказе об этом миге и есть отклонения, то объясняются они только тем, что внезапность открытия лишила меня памяти, а совсем не тем, что я хоть в какой-то мере питаю пристрастие к эффектным драматическим концовкам.

Так или иначе, поразительное зрелище, которое предстало перед нами в свете нашего фонаря, было единственным во всей истории археологических раскопок. Читатель может составить о нем некоторое представление по фотографиям. Но эти фотографии были сделаны уже позднее, когда мы вскрыли гробницу и провели в нее электрическое освещение. Поэтому пусть читатель постарается представить себе то, что увидали мы сквозь глазок в замурованной двери.

Луч нашего фонаря – первый луч света, прорезавший трехтысячелетний мрак, – перебегал от одной группы предметов к другой, тщетно пытаясь осветить все сокровища, нагроможденные перед нами. Впечатление было грандиозное, смутное и подавляющее. Не знаю, на что мы надеялись и что рассчитывали увидеть, но в одном я уверен: ни о чем подобном мы даже не мечтали. Перед нами была комната, настоящий музейный зал, как представилось нам, полный всевозможных предметов. Некоторые казались нам известными, другие совершенно ни на что не походили, и все они были навалены один на другой, казалось, в неисчерпаемом изобилии.

Постепенно картина прояснялась, и вскоре мы смогли рассмотреть отдельные предметы. Прежде всего, справа от нас выступили из темноты три больших позолоченных ложа. Мы заметили их давно, но до этого момента отказывались верить своим глазам. Боковыми сторонами каждого ложа служили скульптурные фигуры чудовищных зверей. Их тела, поэтому были неестественно вытянуты во всю длину ложа, зато головы вырезаны с потрясающим реализмом. Вид у них и без того был устрашающий, но когда луч нашего электрического фонаря скользил по их золоченым телам, выхватывая их частями из темноты, а головы чудовищ отбрасывали на стене нелепые гротескные тени, они наводили буквально ужас.

Затем, еще дальше направо, наше внимание привлекли две статуи, две черные скульптуры фараона в полный рост. В золотых передниках и золотых сандалиях, с булавами и посохами в руках, со священными уреями-хранителями на лбу – они стояли друг против друга, словно часовые.

Это были главные предметы, прежде всего бросившиеся нам в глаза. Между ними, вокруг них и над ними громоздилось множество других вещей: сундуки с тончайшей росписью и инкрустацией; алебастровые сосуды, некоторые с прекрасными сквозными узорами; странные черные ковчеги – из открытой дверцы одного из них выглядывала огромная золоченая змея; букеты цветов или листьев; красивые резные кресла; инкрустированный золотом трон; целая гора любопытных белых футляров овальной формы; трости и посохи всевозможных форм и рисунков. Прямо перед нашими глазами на самом пороге комнаты стоял великолепный кубок в форме цветка лотоса из полупрозрачного алебастра. Слева виднелось нагромождение перевернутых колесниц, сверкающих золотом и инкрустациями, а за ними – еще одна портретная статуя фараона.