Сергей Цветков - Александр Первый

- Я не ослепляюсь мечтами, - сказал он, - я знаю, в какой мере император Наполеон великий полководец, но на моей стороне, как видите, пространство и время. Во всей этой враждебной для вас земле нет такого отдаленного угла, куда бы я не отступил, нет такого пункта, который я не стал бы защищать, прежде чем согласиться заключить постыдный мир. Я не начну войны, но не положу оружия, пока хоть один неприятельский солдат будет оставаться в России.

Александр в беседе полностью подавил Нарбонна. Выйдя от царя, французский посол признался:

- Государь в своей сфере был так хорош, все его рассуждения имели такую силу и были так логичны, что я мог отвечать ему лишь несколькими обыкновенными придворными фразами.

Нарбонн возвратился к Наполеону с известием, что русская армия не тронется с места. 16 мая император выехал к передовым частям Великой армии.

В Александре была решимость не терпеть дальше властолюбие Наполеона, возмущавшее его самолюбие и гордость. Но у него не было твердого и спокойного взгляда на способ ведения войны, на боевые качества армии и ее предводителей. Статс-секретарь Шишков, прибывший с ним в Вильну, удивлялся положению дел в главном штабе. Прежде всего, его сбивало с толку то обстоятельство, что Александр говорил о Барклае-де-Толли, как о главнокомандующем, а генерал отзывался о себе как об исполнителе распоряжений государя. Для тех, кто помнил Аустерлиц, это не предвещало ничего доброго. Недоумевал Шишков и оттого, зачем в Вильну завезли множество военных и съестных припасов, если армия собирается отступать в Дрисский лагерь. "Зачем, думал я, - пишет Шишков, - идти в Вильну с намерением оставить ее и нести как бы на плечах своих неприятеля в глубь России?.. Разве бы неприятель, без отступления нашего, не пошел бы к нам?" Наконец, он изумлялся, чему обучали солдат накануне самой тяжелой и кровавой войны в истории России. Однажды ему случилось присутствовать при том, как великий князь Константин Павлович показывал солдатам, в каком положении следует держать тело и голову, где у ружья надлежит быть руке и пальцу, как красивее шагать, поворачиваться... Видимо, на лице Шишкова изобразилось такое удивление, что Константин Павлович полушутовски-полупрезрительно спросил его:

- Ты, верно, смотришь на это как на дурачество?

Шишков так смутился, что смог ответить только низким поклоном.

Генералы и флигель-адъютанты, окружавшие Александра, казалось, думали, что они находятся на маневрах или в веселой командировке. Единственным их желанием было упросить государя разрешить устроить бал. Сдавшись на их настойчивые просьбы, Александр дал свое согласие. Местом бала было выбрано имение Закрет, принадлежавшее Беннигсену. При подготовке к балу случилась странная история. За неимением в господском доме большой залы местному архитектору поручили соорудить в саду деревянную галерею. Накануне бала, назначенного на 12 июня, Александр получил записку, в которой неизвестный доброжелатель предупреждал его о том, что галерея выстроена с таким расчетом, чтобы обрушиться на гостей во время танцев. Александр поручил де Санглену осмотреть постройку. Едва де Санглен успел приехать в Закрет, как крыша и стены галереи рухнули на его глазах; остался стоять лишь помост для танцующих. Хватились архитектора, но оказалось, что он скрылся.

Когда де Санглен доложил Александру о случившемся, царь задумчиво покачал головой:

- Так это правда... - И тут же, воспрянув, добавил: - Поезжайте и прикажите помост немедленно очистить: мы будем танцевать под открытым небом.

Общество собралось в саду, где под цветущими померанцевыми деревьями уселись дамы, а около них встали мужчины. Возле уцелевшего помоста был накрыт большой стол. Вечер был тихий, небо слегка подернулось облаками; толпы приехавшего из города народа бродили по саду и вдоль реки.

В восемь часов приехал Александр. Он был очень хорош в мундире Семеновского полка, с синим воротником, оттенявшим белизну его лица. Он приветствовал мужчин и любезно поздоровался с дамами, которых обязал не вставать.

За столом разговор принял общий оживленный характер; чуть погодя Александр открыл бал. Военный оркестр в саду заиграл полонез. Александр пригласил первой г-жу Беннигсен, как хозяйку, потом графиню Барклай-де-Толли, потом графиню Шуазель-Гуфье. Каждой из них он говорил, что она лучше всех и затмила собой остальных. Последовавшая вслед за полонезом кадриль всех разгорячила; Александр в пылу танца столкнулся с композитором Марлини, любимцем Вильны, подбиравшим с пола рассыпанные одной дамой ноты.

Ужинали при луне, которую царь шутливо называл фонарем, и ярких, сыпавших во все стороны огнях иллюминации. Ночь была такая тихая, что свечи в саду не гасли. Во время ужина Александр не садился, а все переходил от одной дамы к другой.

В этот час в двадцати верстах от Закрета русские караулы наблюдали другое зрелище: французские понтонеры наводили мосты через Неман. Глубокой ночью Балашов подошел к Александру и прошептал, что Великая армия начала переправу. Царь, не изменившись в лице, приказал ему молчать и продолжил веселье. Под утро он вернулся в Вильну и до полудня работал в кабинете, диктуя воззвания, приказы, рескрипты, рассылая курьеров и т. д. Днем он выехал из города. Вслед за ним в лихорадочной спешке Вильну покидали русские чиновники, обратившиеся в бегство вместе со своими семьями и пожитками. Улицы были запружены каретами, набитыми постелями, сундуками, люльками, клетками с перепуганными, бьющимися птицами... Во всем городе не осталось ни одной лошади, ни одного экипажа. Очевидец замечает, что Вильна стала похожа на Венецию: не было слышно ни стука копыт, ни скрипа колес.

Днем французским солдатам зачитали знаменитое воззвание Наполеона, которое заканчивалось словами: "Россия увлечена роком". В конце воззвания Александра к русской армии стояло: "На зачинающего Бог".

Из космополита, щеголяющего перед иноземцами просвещенным пренебрежением к соотечественникам, Александр превращался в сына Отечества, озлобленного его поруганием. Он был слабой, но вместе с тем правой стороной.

В первые дни нашествия Александр сделал последнюю попытку примирения направил к Наполеону Балашова с собственноручным письмом к императору; на словах парламентер должен был сказать от имени царя, что если Наполеон хочет говорить о мире, то он должен отвести свои войска назад, за Неман, иначе, пока хоть один неприятельский солдат будет оставаться на русской земле, русские не положат оружие. На прощание Александр сказал Балашову:

- Хотя, между нами сказать, я и не ожидаю от сего посольства прекращения войны, но пусть же будет известно Европе и послужит всем новым доказательством, что начали ее не мы.