Сергей Цветков - Александр Первый

Наутро 12 декабря, в день своего рождения, Александр, принимая поздравления от генералов кутузовского штаба, сказал им:

- Вы спасли не одну Россию, вы спасли Европу!

Космополит вновь взял в нем верх над патриотом. Под влиянием обстоятельств и общего настроения Александр ненадолго увлекся собственным народом, проникся умилением и восторгом (выражаемыми преимущественно перед дамами - Стурдзой и г-жой де Сталь) к своим соотечественникам, почувствовал себя русским царем. Но быстрое завершение Отечественной войны не дало укрепиться этому поверхностному патриотизму. Александр по-прежнему оставался диковинным оранжерейным цветком, не связанным корнями с русской почвой. Однако под влиянием чтения Библии и религиозных размышлений его космополитизм претерпел важные изменения: он перестал быть светским космополитизмом XVIII века, постепенно превратившись в космополитизм христианско-мистический, гораздо больше соответствовавший сентиментально-мечтательной натуре Александра. Теперь он ощущал себя не русским царем, а христианским государем, призванным укротить зверя; ему казалось, что он наконец-то понял свое предназначение - стать защитником угнетенных народов. Эта мысль поднимала его в собственных глазах, придавала смысл его существованию и оправдывала глубинное презрение и непонимание русской жизни, равнодушие к непомерным бедствиям страны, тщеславное желание одержать верх над Наполеоном. Проникнутый этим настроением, он искренне не мог понять и принять национального эгоизма Кутузова и его единомышленников, думавших прежде всего о русских интересах и выгодах.

Вечером по случаю дня рождения государя в доме Кутузова был дан бал. Город был иллюминирован, на ратуше вывешен транспарант, изображавший Россию, отсекающую голову гидре. Перед началом бала по приказу Кутузова семеновцы поднесли к ногам Александра трофейные знамена, однако на лице царя выразилось лишь чувство сожаления. Никакого впечатления не произвела на него и представленная ему жена французского офицера, сопровождавшая мужа во всех сражениях и стычках и взятая вместе с ним в плен.

- Я не сочувствую этого рода отваге в женщинах, - только и сказал царь.

Зато он не отходил от графини Шуазель-Гуфье, ставшей героиней дня из-за того, что полгода назад, в первые дни нашествия, она, представляясь Наполеону в Вильне, единственная из всех польско-литовских дам русского подданства не сняла с платья шифр фрейлины русского двора. Александр, вообще охотно разговаривавший с женщинами на политические темы, развивал перед ней свое видение прошедших событий.

Подчеркнув народный характер войны, царь с особенным умилением отозвался о русских крестьянах.

- О мои бородачи! - сказал он восторженно. - Они гораздо лучше нас: между ними встречаешь еще первобытные патриархальные добродетели, истинную преданность государю и отечеству. Они не поддались на приманку французов, обещавших им свободу. Жиды также выказали удивительную привязанность, - с некоторым недоумением добавил он.

Говоря о гордости французского императора, погубившей Европу и его самого, царь воскликнул:

- Какую потерял он будущность! Стяжав славу, он мог даровать мир Европе, но он не сделал этого! Очарование исчезло! - И, помолчав, добавил: - А заметили вы светло-серые глаза Наполеона? Его проницательный взгляд невозможно выдержать.

Здесь же, на балу в честь своего дня рождения, Александр подписал акт об амнистии тем полякам, которые сражались под знаменами Великой армии. Впрочем, Потоцкие, Радзивиллы и прочие паны, воевавшие против России, все это время пользовались доходами со своих имений, нисколько не опасаясь их конфискации, - это был один из жестов доброй воли царя по отношению к Польше. Акт об амнистии рассердил Кутузова, просившего государя наградить своих офицеров землями польско-литовских мятежников. Не одобрил его и великий князь Константин Павлович. Танцуя, он расталкивал польские пары и грубо кричал:

- Ну, вы, дайте дорогу!

Почтив своим присутствием бал у фельдмаршала, Александр в то же время не разрешил виленским дворянам устроить бал в его честь, сославшись на то, что "в нынешних обстоятельствах ни танцы, ни звуки музыки не могут быть приятны" и что он посетил дом Кутузова, только чтобы "сделать удовольствие старику".

Вильна действительно представляла собой далеко не радостное зрелище. Город был наполнен больными и ранеными русскими и французскими солдатами; на улицах валялось около 20 тысяч неубранных трупов людей и лошадей, с которыми не знали, что делать. В госпитале Базилианского монастыря скопилось около 7,5 тысячи мертвых тел, наваленных друг на друга даже в коридорах; разбитые окна и проломы в стенах были закрыты телами умерших, чтобы предотвратить замерзание живых. Французские пленные, которых нечем было кормить, свободно бродили по улицам, выпрашивая милостыню. Александр подобрал нескольких из них в свои сани и развез местным помещикам, дав деньги на их содержание. Кроме того, он посетил лазареты, сделав некоторые распоряжения по улучшению положения пленных.

Однако тягостное зрелище тысяч мертвых и искалеченных тел нисколько не повлияло на намерение Александра продолжить погребение молодого поколения России на полях Европы. Его приезд в Вильну стал не ознаменованием успешного окончания Отечественной войны, а предвестием дальнейшего кровопролития.

Для продолжения войны с Наполеоном Россия должна была напрячь все силы. Царский манифест провозгласил о небывалом рекрутском наборе - по 8 человек с каждых 500 душ. Эта мера сопровождалась туманными объяснениями, что хотя "рог сильного сломлен", но Россия не может терпеть злобы, присваивающей себе право "располагать престолами царей", и т. п. Этот манифест, в отличие от предыдущих воззваний Александра, не мог, разумеется, найти никакого отклика в русском сердце; он попросту не был понятен большинству народа. Александру не приходило в голову, что от такой напасти, как притеснение Наполеоном прав Гогенцоллернов и Бурбонов, Россия "терпела" значительно меньше, чем от подобного рекрутского набора. Гораздо больше сочувствия вызвал другой указ государя - о сооружении храма Христа Спасителя для увековечения народного подвига в Отечественной войне.

Основным препятствием к немедленному возобновлению боевых действий по-прежнему была миролюбивая позиция Кутузова. "Вы дали обет, - говорил Михаил Илларионович царю, - не класть оружия до тех пор, пока хоть один вооруженный неприятель будет находиться в вашей земле. Вторая часть обета исполнена, исполните же первую!" Александр жаловался: "Несколько трудно выжить отсюда фельдмаршала, что весьма необходимо". Чтобы обломать упрямство старика, он пустил в ход все свое очарование. Шишков, разделявший мнение Кутузова о бесполезности дальнейшей войны с Наполеоном, однажды спросил его, почему он не настаивает твердо перед государем на прекращении войны.