Сергей Мельгунов - Судьба императора Николая II после отречения

Большевистский историк отмечает специфичность этих революционно-боевых дружин, развернувшихся еще в 1906 – 1907 гг. в районе Златоуст – Уфа в Симском горном округе. То были своего рода военно-партийные братства, резко отличавшиеся в 18 г. по своему облику от красногвардейских отрядов или ленинских преторианцев. В дни, следовавшие за октябрьским переворотом, партийная база военно-революционных уральских дружин значительно расширялась, и оказалось даже, что на 3 м съезде боевой организации, происходившей в Уфе в середине февраля, едва ли не половина представителей принадлежала к течениям левоэсеровского направления. Было до некоторой степени естественно, что центр при разрешении тобольского вопроса воспользовался наличностью имевшейся в Уфе группировки и направил с особой миссией Мячина, который мог опереться на вооруженную силу, более или менее организованную и более или менее идейную. Яковлева сопровождал не отряд из 150 «красноармейцев», как утверждало следствие, а «отряд по охране народного достояния», как именовалась вооруженная часть под начальством Зенцова, состоявшая преимущественно из уфимских «боевиков». Но естественное становится несуразным, если допустить, что уполномоченный центра должен был действовать по директивам немцев. На упомянутом съезде «боевиков» Брестский мир вызвал резко отрицательное отношение, которое соответствовало позиции попутчиков большевиков – партии левых соц.-революционеров. Большевистские историки того времени свидетельствуют, что на рабочих собраниях Урала идея повстанческой революционной борьбы против Германии имела значительный успех (настроение такое было не только на Урале, но и вообще в Сибири – так, второй всесибирский съезд советов, состоявшийся в Иркутске 10 февраля, заявил, что «Сибирь войны с Германией не прекращала»). Очевидно, для осуществления немецких планов можно было найти выполнителей более подходящих.

Если исторический хроникер оставит в стороне теоретически возможные толкования представших перед ним фактов, то он не пойдет по стопам следствия, ибо не найдет данных, которые подтверждали бы сугубую секретность тобольской миссии, возложенной на Яковлева. Во всяком случае, этой таинственности не было в отношении партийных кругов и в частности уральского областного комитета в Екатеринбурге. Местный партийный историограф, составивший свой рассказ о «последних днях последнего императора» главным образом на основании товарищеских рассказов, в двух изданиях своего очерка дал противоречивые концепции. В первом издании работы Быков утверждал, что в ответ на многократные предложения Екатеринбурга о вывозе Романовых из Тобольска центр наконец сообщил, что Царь с семьей будет перевезен на Урал, для чего В.Ц.И.К. командирует своего уполномоченного Яковлева. Но несмотря на явную необходимость согласовать действия с уралсоветом, Яковлев в Екатеринбург не заехал, а через Челябинск и Омск проехал в Тобольск. Такое игнорирование Екатеринбурга могло быть объяснено партийными раздорами, так как «Уфимская республика» со своим собственным советом народных комиссаров, неохотно подчинявшаяся центральным директивам, сама склоннее была занять положение центра и пыталась конкурировать в этом отношении с Екатеринбургом. Во втором издании книги Быкова дается несколько иная версия. Предложение «уральцев» о необходимости принять срочные меры в отношении тобольских заключенных было поддержано специальной командировкой военного комиссара Голощекина – это было еще в марте. Президиум В.Ц.И.Ка согласился на перевод в Екатеринбург при условии личной ответственности Голощекина, давнишнего партийного деятеля [316]. Для организации перевозки царской семьи решено было назначить особого комиссара, о чем через Голощекина было сообщено Уралсовету. Голощекин и Яковлев действовали совместно. Голощекин встречается с Яковлевым в Уфе и договаривается подчинить ему все уральские отряды. Яковлев после этого едет со своим отрядом через Челябинск в Екатеринбург и объявляет по дороге руководителям отряда и некоторым партийным работникам о задачах зкспедиции (воспоминания Зенцова). Ознакомившись по приезде в Екатеринбург с положением дела, Яковлев выезжает через Тюмень в Тобольск, где действует до времени в полном контакте с «уральцами».

Куда формально Яковлев должен был отвезти царскую семью – на Урал вообще или специально в Екатеринбург, – определенно ответить пока затруднительно. Нет невероятного в том, что Яковлев действительно вез семью непосредственно в Екатеринбург. Противоречит этому лишь тот факт, что в Екатеринбурге в момент перевода Царя ничего не было подготовлено – дом Ипатьева, которому суждено было сделаться Голгофой царской семьи, был освобожден владельцами лишь накануне приезда. Отсюда скорее можно заключить, что формально Яковлев должен был перевезти царскую семью вообще на Урал, куда советская политика подготовляла в то время эвакуацию центральной власти, – конкретно место переселения надлежало выяснить в процессе выполнения основного задания, причем, вероятно, на первом месте ставился Екатеринбург, как областной центр. Авдеев говорит, что из разговора по прямому проводу с Екатеринбургом в Тобольске стало известно, что Яковлев доставит царскую семью в Екатеринбург, что и подтвердил ему сам Яковлев.

Припомним, что в ночном заседании «уральцев» накануне отъезда Яковлева из Тобольска обсуждалось предложение Заславского об организации «на всякий случай» по дороге в Тюмень близ села Ивелово вооруженной засады. В изложении Авдеева никаких осложнений на пути в Тюмень не произошло. Быков, может быть, не точно осведомленный, рассказывает об инциденте при первой же ночевке в с. Бочалани близ Ивелова. Сюда прибыли довольно поздно. В Ивелове несколько раньше появился уже Заславский с небольшим отрядом и пулеметом. За отрядом Яковлева следовали «уральцы» под командой Бусяцкого. Они тоже остановились в Бочалани (как мог пеший отряд догнать яковлевский поезд, покрывший дистанцию 130 верст до ночевки с рекордной скоростью!). У «уральцев» окончательно установилось мнение о ненадежности Яковлева. «В первый момент даже мелькала мысль о необходимости отбить у него царскую семью. Подозревая об этом, Яковлев, не дожидаясь нападения со стороны “уральцев”, вызвал к себе помощника Бусяцкого и арестовал его. Однако столкновения не произошло, так как Яковлев освободил арестованного, Заславский же отказался от нападения».

Можно установить лишь то, что московский комиссар вторую половину пути был настороже. Царь записал: «Последний перегон сделали медленно и со всеми мерами военных предосторожностей. Прибыли в Тюмень в 91/2 при красивой луне с целым эскадроном, окружавшим наши повозки при въезде в город». Могли бояться эксцессов со стороны отряда Заславского, но могли бояться и попыток освобождения со стороны мифических заговорщиков, сконцентрировавшихся, по слухам, в Тюмени. «Эскадрон», сопровождавший кортеж, принадлежал к той именно красноармейской части, которую организовал корнет Марков. «Эскадрон» состоял из 15 «уланов» под командой одного из помощников Маркова, Симоненко, и фактически сопровождал представителя тюменьского совета Немцова и военного комиссара Пермякова, которые прибыли для встречи «путешественников» на последней перепряжке лошадей перед Тюменью. Соколов говорит, что марковский эскадрон сопровождал Царя «по выбору Яковлева» – так устанавливается якобы связь Яковлева с Соловьевым. «По выбору Яковлева» – это лишь догадка следователя, совершенно неправдоподобная. Связь между Яковлевым и Соловьевым, т.е. связь двух немецких эмиссаров, для следствия устанавливается просмотром дневника Соловьева. Под датой 12 апреля (нового стиля – говорит Соколов) Соловьев отмечает предстоящий увоз царской семьи из Тобольска: «никто не знал об этом в Тобольске. Но Соловьев знал об этом заранее, ровно за две недели». Следователь не почел своим долгом привести эту выдержку из дневника, на которую он ссылается. Не произошла ли здесь простая путаница двух стилей – путаница, с которой мы встречаемся в современных эпохе документах очень часто и которая чрезвычайно подчас затрудняет хронологизацию фактов? – прав был Николай II, занесший по поводу перемены стиля в дневник 1 февраля: «недоразумений и путаницы не будет конца». Не имея подлинника дневника, нет возможности сделать проверку. Надо думать, что Соловьев вел дневник скорее по старому стилю – это соответствовало не только его «патриархальному» миросозерцанию, но и сибирскому обиходу – здесь новый стиль вообще стал входить в обычай только во вторую половину 18 года [317]. 12 апреля ст. ст. Соловьев мог бы знать о намерении Яковлева вывезти семью из Тобольска, но 12 апреля по н. ст., т.е. в конце марта, Соловьев мог легко высказывать предположения о вывозе, не связывая этот вывоз с приездом комиссара из центра, а лишь с намерениями «уральцев». Странен был бы вместе с тем тот тайный агент, который при постоянном риске быть арестованным стал бы рассказывать на страницах интимного дневника о предположениях своих патронов. Все дело таким образом в контексте дневника, проверить который мы не можем.