Борис Бицоти - Неизвестная Осетия. Европейские ученые и путешественники об Осетии и осетинах

Важно также помнить, что авторы-европейцы, писавшие об Осетии были носителями христианской (протестантской) культуры – большая часть анализируемых трудов появилась до наступления эры дарвинизма в науке. Именно поэтому история происхождения языков и народов в их представлениях тесно связана с ветхозаветными легендами – это была на тот момент единственная версия происхождения человека. Так, к примеру, начиная с исследования Потоцкого, интересующие нас авторы принимают деление народов и языков, согласно генеалогии сыновей Ноя, на семитские – потомки Сима, хамитские – потомки Хама, иафетические – потомки Иафета. «От них, – говорится в десятой главе Книги Бытия, – населились острова народов в землях их, каждый по языку своему, по племенам своим, в народах своих». Ученые, таким образом, классифицировали языки и народы в соответствии с данным отрывком, считая, согласно ветхозаветной легенде о Всемирном потопе, прародиной всех народов мира Ближний Восток. «Десятая глава Книги Бытия, – писал Фредерик Дюбуа, – в историческом смысле, первая известная нам классификация народов и рас, которая всех нас касается». Вследствие подобного «ветхозаветного» взгляда на происхождение народов, вплоть до появления труда Всеволода Миллера ученые, говоря о направлении переселения предков осетин, сходились во мнении, что оно происходило с юга на север – из стран Передней Азии и Ближнего востока на Кавказ. Лишь только после выхода в свет диссертации Миллера это представление было впервые подвергнуто критике. Со временем же ученым удалось установить, что Передняя Азия вообще не была исторической родиной ираноязычных народов.

Не является секретом также и то, что ученые и путешественники, впервые побывавшие на Кавказе, пытались как можно ярче подать добытые ими сведения, что выливалось порой в досадные недоразумения и откровенные курьезы. Увы, не все эти недоразумения устранены – многие иллюзии первых путешественников и первооткрывателей Осетии так и не были развеяны, равно как и намеренно сотворенные ими мифы. Особенность же научного познания такова, что автор, публикуя новый материал и допуская при этом ошибку, часто не дает себе труда написать опровержение, перекладывая, тем самым, эту почетную обязанность на плечи последующих поколений.

И тем не менее, анализируя материалы научной дискуссии ученых XIX в., мы видим, что многие основные вопросы, касающиеся истории и этногенеза осетин, были решены уже тогда. Определенным эталоном в этом смысле является диссертация выдающегося русского фольклориста и этнографа Всеволода Миллера, расставившая все точки над и в вопросах истории и этногенеза осетин. Именно Миллер в своих «Осетинских этюдах» искоренил множество заблуждений своих предшественников и дал правильные оценки трудам своих коллег – первых исследователей Осетии. Не всегда на высоте оказывались исследователи, пришедшие на смену Миллеру, следствием чему стало множество авантюристических концепций и вульгаризаций. Труд выдающегося российского ученого в этом смысле – неподвластный времени эталон, с которым всякий раз приходится сверяться каждому, кто пишет об Осетии и ее прошлом. Таким же эталоном в XX в. стали статьи выдающегося советского ученого В. И. Абаева.

Но означает ли это, что все, что было до Миллера и Абаева, стоит предать забвению? Вряд ли такой подход будет продуктивен. Ведь именно «первыми европейцами» был решен ряд важнейших вопросов, касающихся истории происхождения осетин. Так, например, идентичность алан и осетин, которая на ранней стадии исследования Кавказа была неочевидной, вскоре была доказана сначала поляком Яном Потоцким, а затем и немцем Юлиусом Клапротом. Казалось бы, в этом вопросе раз и навсегда была поставлена точка, но нет – полемика вокруг аланского наследия спустя столетия разворачивается вновь и вновь, а аргументы авторов, однажды установивших эту идентичность, игнорируются и предаются забвению. В этом кроется еще одна причина несовершенства процесса познания – в потоке громких заявлений часто утопают ценные факты, полезные для восстановления истинной картины прошлого. Так, однажды опровергнутые теории, увы, не умирают, а вновь и вновь поднимают голову и с новой силой подчиняют себе умы обывателей и дилетантов. В науке не всегда сохраняется преемственность знаний – истинные теории оказываются погребенными под завалами праздных рассуждений, досужих домыслов и откровенных фантазий. Ложные же теории заслоняют собой события и факты, действительно заслуживающие внимания.

Было бы неверным в этой связи думать, что сведения, добытые первооткрывателями Осетии, в свое время были лишь предметом споров в богемных салонах, а их труды пылились на полках специализированных библиотек. Особый интерес в этом смысле представляет вопрос о влиянии открытия ираноязычности осетин, сделанного Клапротом, на решение правительства Николая I направить военную экспедицию в горы Осетии для подавления мятежа. Внезапное нападение Ирана на южные границы империи в разгар кризиса престолонаследия стало полной неожиданностью для Петербурга. Можно себе представить, как воспринималось российскими военными и гражданскими чинами в свете разразившийся русско-персидской войны известие о принадлежности к иранской языковой семье осетин, находящихся в тылу основной группировки российских войск. Ведь в добавление к этому факту осетин обличали еще и воззвания мятежного грузинского царевича Александра, полные призывов к неповиновению российским властям и обещаний вернуться на Кавказ во главе персидских войск.

Для того, чтобы до конца понять и проследить логику и аргументы ученых, решавших ключевые проблемы, связанные с этногенезом осетин, оценить их влияние на судьбу описываемого учеными народа нужно вернуться в самое начало – в «домиллеровский» период и увидеть как эволюционировали взгляды научного сообщества на проблему этногенеза осетин. В свете возвращения дискуссии о вопросах, уже нашедших свое разрешение в XIX в. свидетельства первых европейцев, их открытия и заблуждения являются важным источником и дают обширную пищу для размышлений. Ведь многие вопросы, которые сегодня то и дело встают перед учеными, уже тогда в XIX в. были окончательно сняты с повестки дня.

Выпадение источников, увы, не единственная проблема наших знаний о периоде XVIII – XIX в. – есть еще и вопрос предвзятой интерпретации. Не всем авторам, писавшим об этом времени, на мой взгляд, удалось избежать избирательности. Историк часто подбирает свидетельства, которые удачно встраиваются в его концепцию, соответствуют его видению и интерпретации, а также отвечают актуальным идеологическим запросам его времени. Так, история непроизвольно превращается в набор фактов, поставленных в услужение той или иной теории, – все остальное отбрасывается как ненужное. На мой взгляд, наши представления об истории Осетии XVIII – XIX в. не лишены подобного недостатка.