Леонид Млечин - Зачем Сталин создал Израиль?

Третьего сентября сорок девятого года отдел стран Ближнего и Среднего Востока МИД подготовил объемную справку — «Палестинский вопрос».

В ней в частности совершенно определенно назывался виновник первой арабо-израильской войны. И это не был Израиль: «Известно, что арабская агрессия в Палестину была спровоцирована англичанами, которые использовали низменные националистические стремления арабов и толкнули их на войну против евреев…

Несмотря на все усилия английских и американских империалистов, им не удалось предотвратить возникновение и укрепление государства Израиль, которое стало реальной действительностью…»

Произраильская линия во внешней политике сопровождалась нарастанием антисемитизма внутри страны.

Сотрудники аппарата ЦК, разговаривая с представителями братских компартий, откровенно хвастались: «А товарищ Жданов вычистил всех евреев из аппарата Центрального комитета!»

Сталинский антисемитизм был биологическим или, точнее, зоологическим. Еще оставалось некоторое количество евреев на достаточно видных постах; они вносили заметный вклад в науку, медицину, искусство. В первую очередь с ними боролись как с конкурентами.

Поднятая Сталиным на вершину партийной номенклатуры малограмотная и злобная шпана ощущала ненависть ко всем, кто был другим. Поэтому и в группу «безродных космополитов», и в группу «врачей-вредителей» включались и русские люди. Не только для того, чтобы замаскировать антисемитский характер кампании, но и для того, чтобы под шумок разделаться и с ними.

При нацистах это называлось борьбой с «белым еврейством», то есть с евреями не по крови, а по духу. В борьбе с «космополитами» появилась сплоченная когорта профессиональных разоблачителей, как правило, бездарных людей, надеявшихся сделать карьеру за счет уничтожения коллег.

«Ненависть к евреям, — писал выдающийся русский философ Николай Александрович Бердяев, — часто бывает исканием козла отпущения. Когда люди чувствуют себя несчастными и связывают свои личные несчастья с несчастьями историческими, то они ищут виновника, на которого можно было бы все несчастья свалить. Это не делает чести человеческой природе, но человек чувствует успокоение и испытывает удовлетворение, когда виновник найден и его можно ненавидеть и ему мстить».

Чистка шла по всей стране. Евреев изгоняли из науки, медицины, высших учебных заведений, государственного аппарата, вооруженных сил.

Пятого октября сорок девятого года израильский посланник Намир телеграфировал министру иностранных дел Шаретту:

«Синагога была набита до отказа, тысячи людей, в том числе много молодежи, стояли на улице. Но в отличие от прошлого года никто не решился обратиться к нам. Лишь тысячи глаз были устремлены на нас, пока мы проходили туда и обратно; многие приветствовали, но довольно осторожно…

В этом году усилилась неприязнь к евреям. Представители властей на низовом уровне характеризуют евреев как нелояльный элемент, подозреваемый в шпионаже. На предприятиях и в учреждениях раздаются открытые призывы:

— Убирайтесь в свое государство, в Израиль…

Многие опасаются, что скоро начнется депортация из Москвы, ставшей прибежищем для оставшихся в живых после нацистского истребления…»

Через десять дней Шаретт телеграфировал Намиру в Москву:

«Мы должны начать кампанию в международной еврейской прессе, особенно в США, равно как и в нееврейской прессе по вопросу о советском еврействе, давая просочиться в прессу всей достоверной информации…»

На самом деле израильтяне не знали, что им предпринять. Молчать об антисемитской кампании внутри Советского Союза — позорно. Говорить — значит, во-первых, утратить поддержку Советского Союза, во-вторых, ухудшить положение советских евреев. Это была безвыходная ситуация.

Работавшие в Москве израильские дипломаты считали, что высказываться относительно антисемитизма советских властей и опасно, и бессмысленно.

Советник израильской миссии Арие Левави изложил свое мнение Шаретту: «Сейчас больше, чем когда-либо прежде, наша живая связь с советским еврейством будет восприниматься Советами как удар в основание их идеологической политики, как крайне опасная трещина в выстроенной ими стене изоляции… Имеется в виду опасность шпионажа и возникновения „пятой колонны“…

Публичные выступления абсолютно не улучшат положения советских евреев, зато могут ухудшить израильско-советские отношения».

Арие Левави родился в Вильне, поэтому говорил по-русски. Учился в Германии в Гейдельбергском университете, из-за нацистов уехал в Палестину. Во время Второй мировой воевал в британской армии. В сорок восьмом приехал в Москву консулом.

Но израильские дипломаты призывали к молчанию только собственное правительство. Влиять на общественность и прессу они не могли. Израиль сразу сформировался как демократическое государство. Свободу частных газет и радиостанций ограничивала только военная цензура — по узкому кругу вопросов. Все остальное — внутреннюю и внешнюю политику страны, личности политиков, включая главу правительства, — можно было обсуждать, критиковать и высмеивать.

Израильские политики и журналисты не молчали, узнавая о том, что происходит в Советском Союзе.

Читая эти выступления, советские дипломаты и советские руководители злились. Они просто отказывались понимать, что возможна свобода средств массовой информации.

Седьмого декабря сорок девятого года советский посланник в Израиле Ершов отправил заместителю министра иностранных дел Анатолию Иосифовичу Лаврентьеву справку «Антисоветская пропаганда в израильской печати»:

«В справке указаны основные методы и направления антисоветской пропаганды в израильской печати и собран обширный материал за период с мая по ноябрь месяц с. г., показывающий, что реакционная печать Израиля ведет систематическую антисоветскую пропаганду.

В связи с тем, что с нашей стороны до сих пор не было должной реакции ни по дипломатической линии, ни по линии нашей печати, антисоветская пропаганда в израильской печати усиливается с нарастающим темпом и переходит рамки, соблюдаемые при существовании нормальных дипломатических отношений».

Недовольство Израилем возникало и по другим причинам.

Пятого декабря сорок девятого года министр иностранных дел Шаретт твердо сказал: «Внешняя политика Израиля — это политика неприсоединения. Израиль не будет солидаризироваться ни с одной из сторон, участвующей в холодной войне…

В реальности Израиль все чаще оказывался в одном лагере с западными странами, а не с социалистическими. В Москве это вызывало раздражение: мы вас создали, а вы нас не поддерживаете!