Андрей Никитин - Основания русской истории

В этой статье перед исследователем в полной мере раскрывается творческая мастерская «краеведа-киевлянина» и принципы композиционной целостности ПВЛ, созданной по принципу переплетения сюжетных нитей, протянутых к топографическим ориентирам. Последние возникают в рассказе как бы случайно, на самом же деле предвосхищая грядущие события и указывая их топос. Таков «двор теремной», впервые упомянутый в новелле о первой мести Ольги («и бе вне города двор теремныи… за святою Богородицею надъ горою, бе бо ту теремъ камень»), на котором в последующем происходит расправа с Ярополком («Володимиръ же… вшедъ въ дворъ теремьный отень,

21 Впрочем, надо отметить, что с таким же пиететом Нестер/Нестор пишет в «Житии Феодосия» о его матери, а в новелле об обретении мощей Феодосия - о Марии, супруге Яна, которая была похоронена напротив гроба Феодосия через день после его перезахоронения [Ип., 203-204].

о немъ же преже сказахомъ») и который станет ориентиром, уточняющим местоположение будущих «кумиров Владимира» («и постави кумиры на холъму, вне двора теремнаго»). Точно так же и «Перунов холм», только упомянутый при описании ратификации договора 6453/945 г., обретает свой истинный смысл в качестве языческого капища уже при Владимире. Однако автор, упреждая события, тут же говорит о последующем искуплении пролитой жертвенной крови («на томъ холме ныне церкы есть святаго Василья, якоже последе скажемъ»), что позволяет ему уточнить место действия для читателя и в то же время подчеркнуть отдаленность этого действия во времени. Подобную же роль играет и вскользь брошенное примечание к имени Рогнеды, «юже посади на Лыбеди, идеже есть ныне сельце Предславино», подготавливая тем самым внимание читателя к событиям 1015-1016 гг., в которых активным действующим лицом выступала дочь Владимира, Предслава/Передслава.

Также этот автор поступил и в рассказе о мучениках-варягах, искусно предпослав ему топографическую привязку к храму Богородицы Десятинной, «юже създа Володимиръ» [Ип., 69]. Этот рассказ, отмеченный стилистическими особенностями «краеведа», как и обрамляющие его краткие заметки о походах Владимира, представляет безусловный интерес своей последовательно проводимой идеей, что «теломъ апостоли суть зде не были», находящейся в полном согласии с его же дополнением к рассказу о «грамоте словенской» и в резком противоречии с «хождением» апостола Андрея, еще раз подчеркивая неизвестность ему данного сюжета, который одним из последующих авторов в конце XII в. был подведен к его «горам Киевским». Что же касается легенды о построении Владимиром Десятинной церкви на том месте, где по преданию погибли мученики-варяги («бе же варягь тъ пришел от грекъ»), то она оказывается тесно связанной с «варягами» Ярослава и Владимира, а потому и не могла возникнуть ранее первой половины XII в., когда русская Церковь стала обзаводиться собственными мартирологами.

Завершив цикл рассказов о Владимире-язычнике его возвращением в Киев с Добрыней после похода на болгар, «краевед-киевлянин» самой логикой повествования должен был перейти к рассказу об обращении князя. Два сочинения, которые исследователи традиционно выделяют из состава ПВЛ как имеющих собственное происхождение и свою литературную судьбу, - «Испытание вер» и «Речь философа» - до сих пор остаются в определенном смысле «камнем преткновения», поскольку в них

можно усмотреть самостоятельные произведения 22, привлеченные составителем ПВЛ и адаптированные им для рассказа о крещении Владимира. Специально занимавшийся языком «Речи философа» А.С.Львов нашел в ней элементы западнославянские, восточноболгарские, греческие и русские, заключив, что первоначально она была написана на греческом языке Константином-Кириллом, переведена Мефодием для мораван, использована в Болгарии, а затем, будучи переработана русским книжником, прижилась на Руси «не позднее середины XI в.» 23 Но так ли это? Основанием подобной датировки для филолога стала работа И.П.Еремина о сочинениях Феодосия Печерского, в частности, «Слова о латинех», фрагмент которого, по словам автора, оказался интерполирован в «Речь философа»24. Однако здесь безусловная ошибка, поскольку текстуальные совпадения двух фрагментов «Слова к Изяславу о латинех» находятся не в «Речи философа», а в «Исповедании веры», преподанном Владимиру в Корсуни25, где они выглядят явной интерполяцией, одна из которых приурочена к осуждению иконоборчества, а другая - к расколу между восточной и западной Церковью, о чем я скажу ниже. Что же касается собственно «испытания вер» и «речи философа», то, будучи органично слиты с окружающими текстами, они, скорее всего, были подвергнуты литературной обработке тем же «краеведом». Это подтверждается параллелями с принадлежащими ему текстами, вроде фразы «еяже нелзе писати срама ради» [Ип., 72], повторенной в рассказе о «детище», выволоченном рыбаками из Сетомли («а иного нельзе казати срама ради» [Ип., 153]), и оборотом «бе бо сам любяше», характерным для этого автора. Однако и здесь можно найти следы поздней редактуры вроде фразы о «болгарех веры Бохъмичей» в «испытании вер», которые, по-видимому, заменили стоявших здесь изначально «козар». В этом плане особенно примечателен эпизод с развернутой перед Владимиром «запоной», несущей изображение Страшного суда [Ип., 92], которая, надо думать, являлась обязательной принадлежностью странствующих миссионеров не только при жизни «краеведа», но и гораздо раньше. И всё же, прототипом данного «философа» вряд ли мог быть Константин-Кирилл, даже если видеть здесь отражение его деятельности в Моравии или Болгарии, как потому, что в Моравии его задачей было обеспечение

22 Шахматов А.А. Разыскания…, с. 147-154.

23 Львов А. С. Исследование Речи философа. // Памятники древнерусской письменности. М., 1968, с. 333-396).

24 Там же, с. 396.

25 Еремин И.П. Литературное наследие Феодосия Печерского. // ТОДРЛ, V, М.-Л., 1947, с. 162.

уже существующей Церкви богослужебными книгами, так и потому, что для обращения в христианство Бориса-Михаила таких увещеваний уже не требовалось.

Естественным продолжением новеллы о крещении Владимира, скорее всего, лишь пересказанной «краеведом», являются ст. 6495/988 и 6496/989 гг., содержащие историю выбора веры и так называемую «Корсунскую легенду», заключающую в себе рассказ об осаде Корсуня, требовании «царской невесты», крещении Владимира, возвращении в Киев, низвержении кумиров, распределении городов между сыновьями и начале войн с печенегами. В отличие от изложения Священной истории, рассказ об осаде Корсуня был заимствован «краеведом» у одного из своих предшественников, о чем свидетельствуют характерные для него дополнения, комментарии и полемика, проступающие в тексте «крести же ся в церкви святое Софьи, и есть церкви та стояще в Корсуни граде, на месте посреде града, идеже торгь деють корсоуняне; полата Володимеря воскраи церкви стоить и до сего дни, а цесаричина полата за олътаремь». И тут же он заключал категорически: «Се же не сведуще право глаголють, яко крестился есть в Кыеве, инии же реша - в Василеве, друзии же реша инако сказающе; крещену же Володимеру в Корсуни» [Ип., 97].